Дурман-трава - [43]

После чая стали говорить о жизни вообще, и проговорили бы еще долго, если бы в избенку не вошла Майя.

— Тереша… — сказала она, смотря ему в глаза. — Собирай пожитки…

Терентий шевельнулся и, покраснев, посмотрел на деда, потом на Майю, резко сел на лавке.

— Господи… А я-то утром узнал ведь тебя и не поверил, а потом испугался неведомо чего…

— И я не поверила, весь день сомневалась… Зарос-то как…

— Вон куда тебя распределили, — сказал он, одеваясь. — А ты одна живешь?..

— Одна…

— Пошел я, отец. Завтра зайду, Африкан, спасибо за гостеприимство. Будь здоров, — пожал руку старику, пока тот что-то соображал. Потом показал большим пальцем на Терентия:

— Муж он тебе, училка?

— Да, Иваныч, угадал, — ответила она. — Ну, что ж ты, — прошептала она Терентию.

Африкан довольно ухмыльнулся:

— Исшепталась вся, обнимайтесь, чего меня бояться, — прогремел по избенке его голос, так что Майя вздрогнула.

Они шли к дому по темной улице. Редкие огни окон освещали ее.

— Почему не писал? — спросила она, включая свет в комнате.

— Не мог. Видишь ли, мне нужно встать на ноги. Только теперь еще труднее, — ты понимаешь меня?

— Неужели сбежал? Тереш, что ж ты наделал… — Она заплакала. — Я-то, дура, подумала, приехал меня забирать в Ленинград… Теперь все сначала. Ой, не могу больше ждать, Терешенька. Сколько ж ты будешь мучать меня…

— Все уладится, — успокаивал он. — Другой я уже, Майя, не тот легкомысленный дурак. Не тот, Майюшка. Маме дай знать, что я жив-здоров, объясни ей все, пока она не получила извещения от начальства о моей гибели. Это убьет ее. Почему они до сих пор не сделали запрос обо мне?

— Как же, приходил участковый, спрашивал, не слышала ли я чего о тебе, не получала ли писем? А я-то, дура, не догадывалась.

— Я расскажу тебе обо всем. Ты должна знать, на что мы решились. Ты должна поверить, и мне будет легче, сейчас мне нужна поддержка как никогда, Майя. Ты должна мне верить…

— Я верю, верю, родной мой. Как же могу не верить-то. Ко мне ж ты пришел. Как не верить! — И заплакала, неясно отчего — от горя ли, с радости.

12

Утро начинало просыпаться. На небе за восточными склонами выплыло молочное солнце. Туман нехотя поддавался и стекал в низины. В комнату сквозь щели ставен просачивалось солнце и светило все ярче.

Терентий сторожко встал, быстро оделся, посмотрел на Майю. «Надо спешить, ждут ребята», — подумал он и поспешно начеркал записку: «Майка, буду к осени. Не ищи меня, пошел к Шумаку. Беру с собой кое-что из продуктов и шмоток, «Зенит», а двести рублей верну осенью. Не хочу тебя подводить, пусть думают пока, что я сгинул. И как-нибудь предупреди Африкана, что не видел меня. Целую, Тереша». Он осмотрелся, натянул рюкзак, взял ружье и на цыпочках вышел из комнаты.

Терентий миновал крайнюю хату, смотревшую на него темными окнами с обочины дороги, оглянулся в последний раз на тихую деревню и быстро пошагал в сторону Шумака, где его поджидали Колька с Родькой. Рюкзак с продуктами давил плечи. «Обрадуются мужики, — подумал он, — чайку давно не пробовали, а тут еще цейлонский попался. Роскошь…»

Было прохладно. Просека долго петляла вокруг сопок, огибая то недоступные скалы, то большие завалы и зыбкие топи склонных натеков. Дальше шла целина тайги и гор: смешение зеленых, голубых, стальных, желтых, красных цветов — вереска, ягеля, саранки, жимолости, смородины, кедров, сосен, кварца, красноватых осыпей… Терентий посмотрел назад — откуда пришел. Тропа уходила на несколько сот метров к болоту и пропадала за поворотом студеной шиверистой реки. Деревни давно уже не было видно. К югу и северу — всюду спокойная тайга: ни намека на людей, ни надежды на помощь — все осталось за просекой лесорубов.

Тайга не пугала его, лишь одиночество пробуждало в нем тихую тоску, сознание своей ненужности и беззащитности; только на Камчатке приходилось ему испытывать это. И тогда тоже невольно вспоминался обжитой, даже какой-то домашний лес в окрестностях Ленинграда…

Он шел, улыбаясь, легко минуя обтертые погодами колодины и крутые спуски, радуясь всему, что окружало его, разглядывая пестрые, повеселевшие под чистым небом склоны гор, любуясь игрой хариусов в прозрачной речной воде.

Тропа вывела его на поваленный через речку кедр. Он легко вскочил на него, дошел до середины и остановился. На противоположном берегу послышался голос Сухаря:

— Схожу на ту сторону, удочки с вечера оставлены у меня там.

Потом Терентий увидел и Сухаря.

— Здорово, Сухарь, как живы-здоровы?

Глубоко внизу, под сводами темно-красных обрывов-берегов, несла свои воды горная река; она густо, маслянисто обтекала угловатые обломки скал, застрявшие навечно в ее извилистом теле, а дальше, стиснутая крутыми стенами берегов, напружинившись в исполинской мощи, падала с гигантской каменной ступени-трамплина, искрясь и пенясь, в бездну, широко растекалась и успокаивалась на раздольном глубоком плесе, окруженном кедрами-великанами.

— Слышь, Сухарь, давай щелкну на память. Красота-то какая.

— Валяй, — согласился Сухарь, — для всесоюзного розыска сойдет. — Сухарь прислонился к большому суку кедра, что торчал посредине таежного «моста», и встал в позу.