Дурман-трава - [41]

— Что касается загнать — это мне подойдет, — впервые улыбнулся Сухарь, опять стягивая сапог.

— Но это опять же под статью подходит, мужики. О чем вы говорите…

— А что в нашем положении, Тереша, под статью не подходит? — Родька удивленно посмотрел на приятеля. — Выхода у нас другого нет.

— Не торопи его, Родька. До середины нюня есть еще время подумать, — остановил Терентий. — Дело серьезное, не шуточное. Долго придется в тайге блукать. И тебе самому надо крепко подумать. А что касается купли-продажи, от этого меня увольте. Тогда на кой черт мы будем искать это золото? Ведь если нас засекут на продаже, тогда никого не тронет наше самопожертвование, повяжут, уж будьте нате. Если взялись за чистое дело, все должно быть чисто, от начала до конца, главное, чтоб самим нам совесть не напомнила потом дурного. Понял ты меня, Родя?

Родька в недоумении посмотрел на Терентия. «Идиот он, что ли? Ради чего совсем-то блага отвергать? Что за бред? Какое, к черту, очищение совести? Да и так ее разве очистишь? Нет уж, я отказываться от дармового честного не могу. — И хотя он и кивнул будто в знак согласия в ответ приятелю, а понимать-то вовсе того и не хотелось. Мечтал еще пожить на всю катушку, посорить потом добытыми денежками. — А этот — государству! На кой мне ляд эта филантропия? Без меня оно не обеднеет…»

— А что касается все ж таки денег на дорогу — они будут, Майка даст, — продолжил Терентий. — Да надо бы, пока мы здесь стоим, небольшой промысел организовать, здесь ведь и норка есть, и соболишка попадается…

— Скоро линять зверь будет, — сказал Сухарь, — не выход это.

— Ладно, подумаем, там видно будет. Да и рано нам об этом говорить… Рановато…

10

Как заметил через несколько дней Терентий, с Сухарем что-то произошло, и в этом он видел причину перемены в их отношениях; жизнь в большом зимовье стала спокойнее. То ли почуял прибыльное дело, то ли что-то замыслил сам.

В те дни, когда таяли глубокие саянские снега, когда в низовьях начинали зеленеть елани, отправляясь по утреннему морозцу на охоту или рыбалку, Терентий постоянно чувствовал на себе изучающий Колькин взгляд. И если раньше он вздрагивал от этого взгляда, чуя неприязнь и злобу, таившиеся в глазах Сухаря, теперь он, без опасения за жизнь свою и за Родькину, вешал ружье на стену и не прятал под голову патроны. Мало того, он чувствовал в потеплевших желтых Колькиных глазах как будто даже радость при своем появлении. Но молчалив был Сухарь и теперь, поэтому Терентий каждый день раздумывал: «Поверил ли тот в чистое дело или все-таки затаил в душе свою бредовую идею о бегстве за кордон. Неужели не понял, что только верное дело — их путь, лишь оно может изменить к ним отношение добрых людей… Поверил или нет?» — мучался Терентий, поглядывая на возившегося возле плиты Сухаря. Томился Терентий, размышляя так. И другое он видел и чувствовал — как далек Сухарь от них с Родькой, как далеки они душевно от его судьбы, от его мыслей. Согласится ли он изменить свою жизнь, может ли решиться он, дремучая душа, на это?

Родькина ступня заживала быстро. Когда стаял снег, открыв серый ягель и прошлогоднюю вылинявшую траву на поляне перед избой, Родька стал ходить на рыбалку самостоятельно далеко вверх по реке.

В путь готовились основательно. Ремонтировали старые, невесть кем еще оставленные на чердаке энцефалитки, несколько рудных мешков пошло на ремонт рюкзаков. Шили берестяные стельки для сапог, сушили рыбу. Выделывали шкурки. В начале июня оставили зимовье, выйдя в путь, когда в лесу был еще снег.

11

На подходе к деревне, у озерца, под самыми кедрами однорукий, старообразный мужик гнал самогонку, к небу поднимался синий дымок.

— Угощайся, — просто сказал мужик подошедшему Терентию и, дружелюбно поглядывая хитрыми глазами, протянул ему в узластой длинной руке пол-литровую банку с мутной жидкостью на донышке. — У меня он подходячий… Пей на здоровье…

— А что, деревня большая ваша? — поинтересовался Терентий, переведя дыхание…

— Дворов двести будет, не все еще застроились. Лесорубов в запрошлом году понаехало, однако, тьма…

— А ты раненько за дело взялся.

— Севка на свадьбу заказал, два ста стаканов… А кого тебе надо у нас? — спросил он.

— Магазин, хлеба купить, сахару, чаю…

— А сам-то геолух, — спросил мужик, оглядывая Терентия, и, не дожидаясь ответа, предложил: — Ну иди, иди с богом. Скоро продмаг откроют, — он перелил из медного тазика новую порцию сырья. — Иди…

Тут же от озерца за леском, вдоль дороги, пошла деревенская улица с маленькими, синеющими в утренней дымке избами, в окнах которых перегорала заря. А с дальнего конца деревни уже слышен был стук топоров. «Сосну, видно, окаривают», — подумал Терентий.

На обочинах стояли лесовозы, трелевочные тракторы и вагончик-будка. Из-за того сооружения, которое он принял за колодец, вышли две нелюбопытные собаки и не спеша потрусили по дороге. Над рекой нависли накаты окоренной сосны. По деревне бродил крепкий запах живицы и сопревшей коры. Много было поставлено в деревне новых срубов.

У забора стояла молодая женщина в платье цвета рябины. Терентий улыбнулся ей, но она отвернулась и пошла в избу. «Не узнала меня, — он остановился. — Конечно же это Майя. Неужели я так изменился, — подумал он, тронув рукою густой волос отросшей бороды, и медленно пошел дальше. — Не ожидает меня увидеть, это скорее всего…» И ему стало страшно идти за ней.