Дурман-трава - [45]

«Может быть, он пошел в другую сторону? — спохватилась она в страхе. Поднялась к дороге. — Нет. На просеке следы его сапог», — рассудила она и успокоилась.

Было далеко за полдень. Горы дышали, от белков лениво поднимались клочки пара, сливаясь над черным хребтом в белое легкое облако. По кедрам сновали бурундуки, отстукивал дробь дятел, перелетали с дерева на дерево клесты и кедровки. Стебли ярких оранжевых саранок и больших горных колокольчиков оплетали ноги.

Просека кончилась. Дальше шла целина тайги: белые перевалы и темный густой лес с холодными реками и ручьями, берущими начало в многочисленных снежинках и ледниках. Майя, размякнув от усталости, привалилась к валуну и заплакала.

Горы на горизонте тускнели в лиловой хмари. Показалось ей, что виднеется вдали в горном распадке дым. Вскочив, она пристально всмотрелась.

«Показалось…» — вздохнула она и, закинув за спину ружье, побрела по тропе, что вела вдоль реки.

«Надо идти до ночи, иначе за ним не угонишься, — думала она. — К тому же другой дороги к Шумаку и нет; только бы он не сошел с нее!» С каждым шагом она ступала все быстрее, постепенно перейдя снова на бег. И бежала, не обращая внимания на колодины и жесткие елозистые кусты, среди безмолвного темного леса.

Ночь подкрадывалась густыми черными тенями горных хребтов. Тропа то терялась, то будто оживала, хватая невидимыми руками кустов. Майя остановилась.

На бегу она не чувствовала страха перед угрюмым лесом, перед грозно рокотавшей внизу рекой. Но теперь стало страшно, она боялась пропасть, оставить сыновей и любимого одних… Костер согрел, отогнал страх. Майя поела, и сон сморил быстро и неожиданно.

«Я пойду с ним, больше ни за что ни оставлю…» — засыпая, подумала она. Утром они встретились.

Часть третья

1

…Некоторое время Терентий стоял на месте, не двигаясь и не присаживаясь на землю… вытащил из кармана куртки вяленый сущик медвежатины… стал жевать. Неосторожно привалился к тонкой сосенке; сверху на него полетели сырые холодные комья снега. Он крепко выругался, но остался стоять.

Далеко впереди растекалась помертвевшая тайга, снег забелил пестрые склоны гор и елани, зашпаклевал мелкие ручьи, лощины и россыпи курумника. Лишь кое-где заметно потускневшее солнце успевало за день вытопить небольшие зеленые островки прошедшего лета.

Терентий шел уже много часов с промокшей под грузным рюкзаком спиной, шел почти не останавливаясь и не отдыхая — он знал, что нужно пройти бесконечно долгий путь Если он перестанет шагать, то не дойдет: болезнь повалит, и никакой помощи, никакой надежды тогда, и никто не узнает, что ему удалось найти деминское месторождение. Он останется лежать в сыром снегу, может быть, до весны, а может быть, проходящая росомаха или волк задерут его, бездвижного, еще живого. Кашель его был похож на крик глупой кедровки, пролетавшей над макушками кедров.

Он выпустил из рук тонкий ствол сосенки и, качаясь и спотыкаясь, потащился дальше, низко нагнув голову, словно желая боднуть кого-то. Лицо не выражало ничего, кроме усталого сознания, что надо идти. Он то медленно переваливался с ноги на ногу, то, вдруг задумавшись о чем-то, ускорял шаг. Он не смотрел по сторонам, а видел перед собой только несколько метров белой вытоптанной зверем тропы и свои затекшие, огрубевшие, с толстыми синими венами руки.

— Может быть, Серафим и прав… нечего человеку одному делать в тайге, — шептал Терентий, — да и где угодно… И умирать-то в компании веселей, вот ведь как мы устроены, — он ухмыльнулся невесело. — Живым ни к чему одиночество.

Кончилась болотина. Потянулись сопки: горы каменных глыб и щебенки, прослоенные мхом, болотной жижей и снегом. Он споткнулся и больно протер рукой по острому шершавому валуну. Пнул в сердцах куст жимолости и, странно посмотрев на него, побрел дальше. Ноги его то пружинно проваливались в мох и трясину, то неожиданно проскальзывали в щели курумника и подворачивались.

К вечеру он увидел впереди озерцо.

«Нужно обойти левым хребтом. В других местах топь».

Совсем недавно, в последний месяц лета провожали они с Родькой, у этого глухого, спрятавшегося в болотах и мхах озера Майю. Отсюда ушла она к геологам. Он заставил ее уйти.

Шалаш по-прежнему стоял на берегу, привалившись косым настилом-потолком к сизым сосенкам. Пихтовый лапник, постланный прежде на полшалаша-балагана, пожелтел и осыпался, но внутри по-прежнему было сухо и уютно.

Терентий стащил с онемевших плеч рюкзак, аккуратно поставил его в шалаш, достал продукты, затем не спеша вытащил из внутреннего кармана куртки капроновой пакетик и, медленно развернув его, извлек оттуда две спички, потом также не спеша свернул и спрятал его за пазуху.

— А это что такое! — воскликнул он, увидев под крышей шалаша висевший на пестрой веревке рудный мешок. — Мы ведь как будто ничего не оставляли! — он нерешительно протянул руку к мешку и резко схватил его — открыл.

— Ага, записка! — руки его затряслись, ноги ослабли, он тяжело опустился на землю возле балагана и заплакал, перед глазами поплыли мутные крупные круги. Он не сдерживал себя, слишком много горького накопилось в душе за прошедшие дни и месяцы. Он вздрагивал всем телом и тяжело всхлипывал…