Дурман-трава - [46]

Посидев так несколько минут, он снова принялся за костер. Повесил на таган чайник, потом, подойдя к ближайшему кедру, отвалил от его корней валун и извлек из тайника мешочек.

— Забота ты моя… — тихо сказал он. — Умница ты моя. На какие муки обрекла ты себя…

2

Тоска подобралась к Терентию незаметно, вместе с наступающими сумерками. Он лежал один в шалаше, стоявшем посреди угрюмых гор на берегу замерзающего озера. В шалаше густо пахло хвоей и озерной студеной болотиной.

Он безнадежно и мрачно слушал веселенькую транзисторную музыку, глубоко вздыхал. Потом зажег свечу. Извлек из мешка осколок зеркала. Отражение в зеркале ему не понравилось. Еще раз взглянув на осунувшееся, воспаленное лицо, стер со стекла жирное черное пятно сажи и, уронив зеркало на грудь, тихо всхлипнул. Голова нестерпимо горела, и слезы, катившиеся сами по себе по жарким запавшим щекам, казались тоже горячими…

Неожиданно неподалеку в лесу кто-то истошно застонал, вытягивая низкие, протяжные звуки. Терентий недвижно замер, до боли стиснув пальцы, чтобы не закричать. Потом резко дернул к себе ружье, свернув с места рюкзак. Он заметил, как из-под рюкзака разбежались мыши. «Сволочи, ждете, пока я здесь сгнию», — прошептал он. Стон повторился, и через мгновение Терентий услышал, как где-то близко от шалаша захлопала крыльями невидимая птица.

— Выпь… ничего сверхъестественного… Отчего же не улетела? Однако злобно ухает, зараза, — прошептал они тяжело размяк, расслабив напрягшие было мускулы. Прислушался. Стоны удалились, вместо них на крышу шалаша кто-то сыпнул горсть гороха. Через несколько мгновений посыпалась снежная крупа. И без того озябшую тайгу затянуло иссиня-белой пеленой.

Тяжести в груди Терентий как будто больше не ощущал, только болели глаза и сводило ноги. Он старался уснуть, но тело было болезненным и ломотным, от боли в ногах он застонал. Открыл глаза, отвинчивая крышку фляги, снова вспомнил Майю. Отлив немного спирта в холодную кружку, разбавил его водой, выпил, разливая влагу по подбородку и груди. От спирта зажгло в груди, затрясло, заколотило в натужном кашле, отбирающем много сил. Терентий стащил с ног кирзачи и портянки, чуть плеснув на ладонь спирта, он растер им замерзшие ноги, накрутил портянки и сунул ноги в сапоги. «Надо бы немного вздремнуть. — подумал он. — А что дальше?.. Пожалуй, стоит еще выпить. — Он потянулся было за флягой, но остановился. — Кашель затреплет, — рассудил он, — и так дальше некуда, замучил. Что ж делать?»

Он выключил преемник. По щекам текли слезы. «Совсем раскис, — подумал он, вытаскивая из-под головы кисет; скрутил «козью ножку», задымил махрой. — А вдруг придется остаться здесь?» Он оглядел молчаливую черноту балагана. Вокруг свечного огня мельтешила ночная бабочка. Откуда она здесь? Он задул свечу и прислушался к темноте.

— Живи сколько сможешь, — сказал он тихо, прислушиваясь к шелесту крыльев ночного мотыля. «Значит, надо хорошо надеяться. Искать путь к тому, на что надеешься. Кто плохо надеется — умирает быстрее» — так рассуждал Терентий, слушая тишину, пыхая самокруткой в мокро-зеленый сумрак балагана, иногда захлебываясь в злом кашле. Постепенно сердце его успокоилось, голова потяжелела — он засыпал наконец под монотонно шелестящую снежную крупу, не унимавшуюся в ту холодную ночь до самого нового дня.

3

Во сне Терентий снова, в какой уже раз, увидел ту громадную, скрытую под прозрачным кратером водопада чашу, наполненную желтым металлом. Над чашей горит-плывет осеннее солнце. Мириады ослепительных зайчиков скачут и мечутся по желтому дну.

Впервые увидев эту сокровищницу, он обрадовался, от счастья сердце готово было выскочить из груди. Снова, как тогда, рядом со взорвавшейся лавиною, он почувствовал себя великаном. Он смотрел вниз долго, не отрывая глаз от золотых бликов. Сколько искателей счастья лежат нынче в глухой, каменистой земле, храня адрес находки? Он обернулся, осмотрелся вокруг, словно ища, с кем можно было бы поделиться своей радостью, поведать о подвиге, о лишениях и муках, которые преследовали его на протяжении всей этой долгой дороги.

Тайга смотрела на него угрюмо. Наполняя долины густым паром, таял под застывшим в небе неподвижным солнцем снег. Осыпались с деревьев желтые и красные листья, и лишь в самом конце распадка, спрятанные от ветра темно изумрудными скалами, краснели в осеннем наряде березы и осины…

— Эй! Я нашел его-о-о… — закричал Терентий. Жутко отозвалось в распадке эхо: «О-о-о-о».

Три ручья выносили хрустальной чистоты талые воды на чуть покатую гигантскую ступень, по краям посеребренную изморозью и снегом. Среди омываемой водяными струями зелени желтыми искорками поблескивал на солнце застрявший в траве тяжелый золотой песок. Ручьи, слившись воедино, разгоняясь по кварцевой ступени, с рокотом проваливались в розоватую мраморную чашу, наполняя ее все новыми и новыми крупицами тяжелого песка. Ниже Терентий насчитал еще несколько подобных колодцев-чаш, в которые тысячелетиями водный поток нес из стареющих, крошившихся пластов благородной породы бесчисленные порции песка, даже целые слитки вымывались из трещин.