Дурман-трава - [48]
Так и остался посреди глухой тайги Терентий. Спасибо Родьке — догадался оставить ружье, взял лишь самое необходимое на трехнедельный путь. Знал бы он, что всего через несколько деньков Терентий будет стоять у края желтой чаши!
Снилась ему то холодная ночевка в темном ущелье, то встреча и неожиданная помощь геологов экспедиции Коникова, ехидный и добрый проводник экспедиции тофалар Серафим Саганов, Майя и мать, снился громадный пес. Снилась тяжелая обратная дорога. Во сне пытался припомнить, когда же подкралась к нему простуда. Быть может, там еще, у мраморной чаши, где несколько заходов пришлось сделать Терентию в студеную талую воду — нырять в самую глубь многометрового колодца, вымытого водопадом. Хорошо хоть слив воды осенью был в реках не такой сильный, как в паводок и до середины лета, когда потоки сшибали с берегов целые деревья. Вода здесь насачивалась в ручьи и реки из высоких снежных каров, где пристыли к скалам слежалые годами белые наросты. Холод этой чистой безвкусной воды сжимал дыхание, сковывал грудь, сводил ноги… И все то время, пока колготился он вокруг бездонной студеной ямы, отогревался у костерка и снова, обняв камень потяжелее, спрыгивал с ним в белый мраморный колодец и все не мог дойди до его дна, испугавшись, отпускал балласт, раньше времени всплывая оттого наверх, — все те часы казалось ему, что кто-то неотступно следит за ним, смотрит в затылок. Он резко оборачивался… и, никого не обнаружив, успокаивался, продолжая дело.
Слиток он все же ухитрился выхватить со дна, когда и забыл счет погружениям. Слиток был не очень большой, но приличного веса, с более крупным не хватило бы сил всплыть. Другой, побольше он высмотрел чуть позже, его будто специально кто-то оставил у берега, в несильной струе воды. «Уж теперь поверят!» — воскликнул Терентий. Лишь бы допереть. Он взвесил на руке сначала мешочек с намытым золотым песком, потом по очереди оба слитка, побольше пуда будет. «Только бы сил хватило вернуться…» — подумал он опять и не успел запаковать золото в рюкзак, как почуял за спиной дыхание. Испугавшись, резко обернулся, схватив лежавшее рядом ружье, и встретился взглядом с жесткими, холодными глазами Сухаря.
— Ты жив?! — почти закричал он. — Жив, Сушка! — И по сводам ущелья понеслось громкое эхо.
— Почто горло дерешь, горлопан… как видишь, — проворчал Сухарь и как-то крадучись подошел ближе. — Вот и встретились, Теря, благодетель ты мой… еще и тебя переживу, живучий я… Все поджидал, когда ж ты достанешь золотишко. Исполнил ты, Теря, обещание…
— Не с того ли ты света? — все еще не веря своим глазам, проговорил Терентий.
— Может, с того, меня Он пасет… — Сухарь ухмыльнулся. — Черная собака меня оттуда вызволила…
— Это как же? — Терентий присел на корточки у костерка, положил ружье на мох, протянул к огню руки.
— Унесло меня потоком тогда на много километров ниже зимовья. Пес выволок из воды, совсем окоченевшего к перебитого, можно сказать, с того света выволок… Дичину я поначалу сырой жрал, пес таскал. Отпился теплой кровью.
— А шмотки?
— Дело прошлое — зимовья по тайге еще не перевелись, — там и одолжил. А ружьишко я у тебя, — не договорив, он схватил «тулку» из-под рук Терентия и направил дуло ему в грудь.
— Не свихнулся ли, Сухарь? Что делить нам с тобой? Жратвы и вещей у меня — кот наплакал. Чего делить, дурья твоя башка?
— Не по ндраву рожа мне твоя. — Сухарь ухмыльнулся. — И делить мне с тобой нечего — я все заберу…
— Что все-то?!
— Золото…
— Этого добра не жалко, — усмехнулся Терентий, все еще не веря этому неожиданному повороту дела, — забирай… Один вот слиток оставь, чтоб мне в воду больше не лезть. Остальное бери, все одно не допрешь, путь долгий…
— А ты за меня, Теря, не расстраивайся… Обойдусь, сынок, перебьюсь, будь спок… Золотишко меня вывезет, оно и сил даст. Вдруг да ты на выходе с тайги соблазнишься? В запале и башку мне отвернешь… Я уж лучше один, сынок, это верняк… Я и вешки по бродам наставил — даст бог, дойду, не сгину, меня Он пасет, а там и поминай Кольку Сухаря — в зону, как пить, меня и на аркане больше не затянешь… Покеда, мне с тобой лясов точить расхотелось боле…
Он отошел с Терентьевым рюкзаком в сторонку, ближе к обрыву, и, положив рядом с собою ружье, вывернул там содержимое рюкзака на мох.
— Что мы имеем? Так, спички тебе оставляю, своих вдоволь, топор не нужон, — рассуждал он вслух, запихивая нужные ему вещи в свой сидор и настороженно зыркая на Терентия. — Фуфайка мне ни к чему, письма и записки — одна обуза, нехай на разжигу тебе пойдут твои мемуары, тушенку, пожалуй, возьму, и сгущенку я уважаю… — Набив доверху мешок, он оторвал его двумя руками от земли. — Тяжеловато, однак… Две банки тушенки и сгущенку оставлю, да и веревка твоя тяжела, теперь уж она ни к чему. У меня теперь ружье — свежатины с меня хватит, сухарей тебе твоих оставлю — много места берут. Вишь, повезло тебе, Теря, на мою доброту, — ухмыльнулся он, перетянул полиэтиленовый вкладыш сидора бечевкой, накинул петлю на горлышко мешка и затянул ее. Взвалил сидор на плечи. — Однако тяжело золото, много ты его натрудил. Мне-то на старости лет его уж и не достать бы… Благодарствую, благодетелюшка ты мой… — оскаливши желтые крупные и крепкие еще зубы, Сухарь весело рассмеялся, повел плечами, поправляя мешок за спиною. — Пуда полтора, куда больше… И все ж ноша така не тяжка. Что ребеночка родного на спине нести. Ха… ха… ха… А ты, коль надо тебе самородков, еще нырнешь, не сахарный, сынок…
