Дурман-трава - [49]

Терентий все это время молча смотрел на Сухаря, в глазах его не было ни сожаления, ни обиды, ни злобы, одна тоска. Быть иначе не могло, подумал он. Видно, и Родька, увидев золото, по-другому бы запел… Нет, Родька, пожалуй, не стал бы… И ладно, черт с ними, сволочами… Себя бы дотащить, оно-то сил не прибавит и жрать его не будешь… Ружье жаль, Майкино ружье… Вот и страсти разгорелись, Тереха, ельдорадовы…. Он усмехнулся своим мыслям, присвистнул и неожиданно громко пропел:

— Жадность фра-ай-айера погуби-и-ит… — И эхо понесло по ущелью: «Бит-бит-бит…»

От неожиданности Сухарь вздрогнул, резко склонился к ружью, но не дотянулся: сидор колобком перекатился по сгорбленной спине на голову и тяжесть подломила ему ноги в коленях. Выставив, словно паук, руки, Сухарь уже падал с уступа следом за мешком в светло-золотую, подсвеченную полуденным солнцем студеную водную чашу. Терентий успел заметить, как все живое в Сухаре воспротивилось этому неожиданному падению, как напряглись и налились кровью жилы на когтистых его руках и как поползли эти набрякшие щупальца, царапая когтями белую, почти отвесную, кварцевую стену, вниз. На какое-то мгновение паук этот задержал было поджарое тело, но мешок, сорвавшись с головы, дернул его лямками под мышки и увлек в крутизну.

И страшно было смотреть Терентию на это неистовое животное сопротивление… Собственное его тело кто-то словно бы удерживал на месте: чтоб он не кинулся, не уцепил Сухаря за мелькнувшие ноги в грязных кирзачах, в подошвах которых блеснули желтизной крупицы прилипшего золотого песка. Через мгновение внизу раздался всплеск, и Терентий увидал, как нырнуло в прозрачную воду черное паучье тело и медленно стало уходить навстречу желтому дну, сцепившись с мешком и не отпуская его. «Неужели не отпустит», — подумал Терентий, но увидел, как у самого почти дна отпустил сидор и стал всплывать на поверхность, он уже видел лицо: жалкие, наполненные ужасом, глаза Сухаря смотрели в небо, а пальцы цеплялись за шероховатости отполированного водою колодца.

— Ох, гнида, все же всплыл, — прошептал Терентий и понял вдруг, что не хватит у него злости, чтобы бросить Сухаря. Кляня себя за малодушие, он уже выхватил из своего рюкзака единственную, оставленную Сухарем вещь — капроновый репшнур и, стянув конец петлей, бросил его барахтавшемуся в воде Сухарю. Тот судорожно перехватил веревку, сунул в петлю руку, и снова Терентий увидал его ничтожные, молящие глаза. Окрутив скользкую веревку вокруг пояса, Терентий стал понемногу отступать от края обрыва, чувствуя, как на другом ее конце шевелится и брыкается, отталкиваясь от стены, Сухарь.

Вытащив Сухаря, он, не глядя на него, так же машинально накинул на топорище веревку и затянул петлю, спустил топор в глубину и как кошкой несколько минут шкарил им по дну золотого колодца. Зацепив за лямку мешка, он осторожно вытянул и его. Наконец обернулся к Сухарю. Тот сидел на камне, стучал зубами, потерянно глядя перед собою, еще не очухавшись от пережитого потрясения… С него обильно стекала вода. Терентий молча распаковал его сидор, вытащил оттуда свои вещи, часть все же положил назад; из рудного мешочка извлек один лишь слиток золота, похожий по форме то ли на летучую мышь, то ли на какую-то неведомую птицу, остальное сунул назад. Упаковав его и натянув на плечи Сухарю, он все так же молча встряхнул и поставил Сухаря на ноги, оттолкнул от себя и резко пнул сапогом в направлении тропы.

— Чтоб глаза мои тебя не видали, я за себя не ручаюсь… — прошептал он, но Сухарь услышал это напутствие, обернулся, и Терентия поразил злобный, алчный блеск его дремучих, казалось, мертвых глаз… Еще он заметил или показалось, как резким движеньем руки Сухарь перекрестился и губы его что-то зашептали. «О, черт возьми, до чего ж изменчив человек, — думал он, следя за удалявшейся спиной Сухаря. — И он, этот черный паук, еще и верует, возможно ли такое? Этот паук, который с таким трудом отпустил клешню от мешка с золотом там, на дне. И ни чуточки благодарности за спасенье, одна алчная злоба. И он еще крестится — это непостижимо…»

Терентий подбросил в костерок сухих веток, согрел чаю, пополдничал и стал собираться в путь. Перед выходом в дорогу он еще раз глянул, словно не веря своим глазам и самому себе, в глубину золотой чаши, не веря, что видит там внизу деминское золото. Перевел взгляд на кварцевые и мраморные долгие уступы и ступеньки реки, прорезавшей в горе глубокий извилистый каньон, сплошь укрытый исполинскими кедрами и соснами. Ему стало вдруг тошно. Может, и зря все это было, может, и не стоило столько рисковать собою, Майей и Родькой ради этого? Сколько же людей погибло в поисках его!

Еще раз глянув под обрыв, он передернул плечами от мысли, что мог бы по воле Сухаря еще не один раз, рискуя жизнью, нырять в этот ледяной колодец, чтоб добыть золото — единственное пока оправдание побега, единственное доказательство того, что не взял он эти проклятые камчатские тыщи. «И все ж надо было его найти, — думал Терентий. — Только он снимет с совести неверие даже близких людей. Что ж, Демин когда-то выкупил им свободу, я очищу совесть…»