Дурман - [33]

— Это ты теперь ее так рассказываешь, а раньше, когда еще старый Ганчовский жив был, по-другому выходило, — Дед Боню хитро усмехнулся.

— Откуда тебе знать, как было, да ты и не слышал, как я рассказывал, — обиделся дед Илю, но скорее сделал вид, что обиделся. — А если знаешь лучше меня, ты расскажи…

— Ну что ж…

— Давай, валяй!

— Ты сам рассказывал, что, когда пошел к людям в гости, там встретился со старым Ганчовским. „Никому ни слова!“ — он, дескать, тебе сказал, и все.

— Слышал звон, да не знашь, где он, — заволновался дед Илю и даже отвернулся: — Ты брата Ивана и в глаза не видал, чего ты понимаешь? Таких, как он, сейчас днем с огнем…

— Да чего же в нем было такого особенного? — спросил Алтын. — Человек как человек. Даже я еще его помню…

— Да это был такой человек… — дед даже захлебнулся от возмущения, — не нынешним чета… Душа — нараспашку. А гулять начнет — небу жарко… Где свадьба, крещенье или так просто на веселье выйдет — всюду он на виду… А за песню Стамболова по пятьдесят кругленьких кидал… По пятьдесят старых! — Дед Илю даже приподнялся и пальцем погрозил.

— И он, и сынок его — все одно народ грабили! — вдруг послышалось в кофейне. Все обернулись — Иван едва смог сдержать свое раздражение.

— Никого он не грабил… Такие люди, как он, не просто так… — у деда Илю даже голова затряслась от возмущения. — Он столько добра для людей сделал, вам и не снилось такое! Когда костиевские нашу лощину, которая в Бозалыцах, пахать начали, кто ее назад возвернул, а?

— Он-то возвернул, а сынок его наши выпасы к себе повернул, — вставил Генчо, воспользовавшись паузой.

— Что поделаешь… там дал, тут взял, — пошел дед Илю на попятную.

— Да ты одно с другим не мерь! — вспыхнул Иван. — За Бозалыцы теперь и ста тысяч не дадут, а выпасы миллионов стоят…

Все помолчали.

— Старик, говорят, много денег детям оставил, — завистливо вздохнул Генчо и мечтательно притворил глаза. — Стефану-то ничего не досталось, а Георгий все глотнул и не поморщился…

— Не было у старика денег, — твердо стоял на своем дед Илю. — Георгий сам добро нажил, на политике, с властью…

— И с черной напастью, — добавил Иван.

Все в кофейне так и расплылись в улыбке. Даже Филипп от кооператива высунулся из дверей, с нескрываемым любопытством шаря вокруг глазами.

— Говорить нечего, разбогател, — дед Илю мотнул головой, — а как, от чего — и сосунку ясно…

— У старика, верно, много денег не было, — вступил в разговор снова дед Боню, — он, как волк, промышлял: не у себя, а по соседству. А волчонок на нас накинулся…

— Были у него деньги, были! Говорите, что хотите, но на пустом месте такое богатство не родится, тут корень нужен, — все свое твердил Генчо.

— Были, конечно, — подхватил дед Боню из своего угла, — когда депутатом был во время войны, хорошо руки погрел, другой бы обжегся…

— Правда твоя… в войну он только… это самое… — прошамкал дед Илю и снова затих в своем углу.

— В войну, говоришь, только? — засмеялся Стойчо и шагнул в середину. — А я вот что скажу… — да так и замер на месте: в кофейню вошел Георгий Ганчовский с каким-то незнакомцем.

Все притихли, смущенно глядя в сторону, как напроказившие школьники, потом сразу встрепенулись — каждый был готов их к своему столу пригласить. Только один Иван не пошевельнулся, хотя и он тоже был смущен неожиданным появлением Ганчовского. Ганчовский снял шляпу, скользнул взглядом вокруг и потом поздоровался. Было ему под пятьдесят, может, сорок пять, и хоть он был слегка сгорблен, но выглядел еще молодцом. Волосы отброшены назад, слегка посеребрены сединой, но от этого он выглядел солиднее и строже. Усы он отпустил пышные, и от его лица веяло добрым старым временем, патриархальными, крепкими нравами. Спутник его тоже поздоровался с присутствующими, слегка поклонившись. Это был красивый, крупный мужчина, одетый безупречно.

После минуты замешательства, когда гости направились к пустому столику, Алтын вылетел из-за стойки, схватив на лету салфетку, смахнул крошки, приставил два стула и почтительно замер. От внимания сидящих в кофейне не укрылось, что Ганчовский, войдя в залу, был слегка нервен. Но, видимо довольный быстрым и ловким обслуживанием, взял себя в руки, провел рукой по волосам и спокойно заказал две чашки кофе.

В кофейне воцарилось тягостное молчание. Незнакомец усмехнулся про себя, медленно огляделся, и взгляд его остановился на деде Илю, который сидел в углу за стойкой, окутанный облаками табачного дыма. Ганчовский поздоровался с дедом и заказал ему кофе, а потом попытался завести разговор о кукурузе, о пахоте и предстоящем севе. Но люди отвечали сдержанно и снова умолкали. Гость, и тот попытался вставить слово — но оно повисло в воздухе… Людям вроде бы и хотелось нарушить молчание, но языки у них словно отнялись — они совсем сконфузились. Гости допили кофе, посидели еще немного, попрощались и вышли.

И снова никто не шевельнулся, хотя каждому не терпелось выплеснуть все, о чем думалось. Каждый пугливо озирался, будто за стеной подслушивали.

— Говорят, и этот деньги загребает, — наконец-то разбил лед Генчо, — из Пазарджика он. Там у него рисовые поля, много земли…