Дурман - [31]

Услыхав громкие голоса, старая кинулась в комнатку и удивленно уставилась на них. Иван спокойно сидел на стуле, только чуть заметная ухмылка кривила губы.

— Чего это вы? Об чем спорите?

— Да вот Георгий Ганчовский у него землицу заграбастал, на рисовом поле которая… — В голосе Ивана послышались металлические ноты.

— Это как же так? Чужая ведь…

— У них все можно, им закон не писан.

— Дак ведь земля-то его, от отца наследство?

Диню — ни звука. А Иван только плечами пожал.

— Святые угодники, да что же это? — перекрестилась старая, — какой народ пошел… ни стыда ни совести, бога не боятся… Постой, ведь они в содружии вроде были?

— В содружии! — Диню как иголкой кольнуло. — Это чтобы только облапошить меня… Но не на такого напал, дураков нет! И меня не в подворотне нашли!.. Пойду сейчас к нему да так и скажу: или верни полоску, или…

— Ничего он тебе не вернет! — со скрытым злорадством перебил его Иван. Вся эта история доставляла ему удовольствие. „Мать-то подумала, что Ганчовский его ко мне на переговоры послал, а оно вон куда вышло… Пусть сама убедится… А то, небось, подумала: с добром пришел“.

— Так ты как думаешь, сельский сход не поможет? — молил его глазами Диню, когда они прощались.

Иван только молча пожал плечами.

— Ты на другое рассчитывай. Выиграешь дело — хорошо, а нет, так…

Диню стоял перед ним, низко опустив голову. Жалкий, словно его корова жевала-жевала да выплюнула, пришибленный, изнуренный работой и нищетой задавленный — и жаль ему стало беднягу.

— Когда соберется сход, и если мы его свалим — и тебе будет польза, — подбодрил он его. — Тогда все прояснится: раз на общие луга лапу наложил, что ему стоит и твою землю к рукам прибрать…

Диню в ответ только головой мотнул и молча пошел к воротам: губы злобно поджаты, а глаза словно остановились, в одну точку уперлись и дико так смотрят…

Иван вернулся в дом и сел рядом с матерью.

— Ну и зверь ненасытный! Ты смотри-ка, готов с потрохами тебя проглотить — и все ему мало. Все село обобрать не постыдится. А у него всего-то, что этот клочок землицы. В ней у него все добро, это ему и жизнь, и хлеб, и все на свете. И на этого нищего руку поднял, зверюга проклятый!

Иван чертыхался, кипятился, а сам украдкой за матерью наблюдал. Ему не очень было жаль Мангалова, просто ему хотелось ее подразнить, чтоб в другой раз не тыкала ему в глаза этим Ганчовским.

— В суд, говорит, надо подавать. Какой тебе суд? Кишка у него тонка с Ганчовским тягаться… Пока суд да дело, а землицу-то его другие работать будут, урожай снимать, а Мангалову, лет через двадцать, решение выйдет…

Старуха будто оглохла. Она сидела за прялкой и молча сучила пряжу. И только когда Иван замолчал, поправила кудель, крутанула веретено и обронила:

— Какое время настало… Никому верить нельзя… — И снова замолчала.

А Ивану уже не сиделось на месте. Ему непременно сейчас нужно было видеть людей, отвести душу, рассказать о новом преступлении Ганчовского. Вот как он богатство свое наживает, вот как в гору лезет… Эта новость очень кстати пришлась — люди и без того все против этого мироеда настроены.

Иван вышел во двор, заглянул под навес, потом в хлев, смахнул солому с одежды и выскользнул на улицу.

Перво-наперво он направился в кофейню кредиторного кооператива, где каждый вечер было полно народу и обсуждались все деревенские новости.

Но на этот раз, неизвестно почему, в кофейне людей было мало. В одном углу восседал дед Илю, околоточный, в другом притулился дед Боню Хаджиколюв. Молодые парни его прозвали „Боню Контролев“. Потому что тот в каждый разговор встревал, когда, по его мнению, непорядок получался. Однажды, когда он вот так несколько раз перебил Тилю Дрындавелу, учитель Манолов шутливо одернул его:

— Да брось ты, дед, свои придирки… А то вроде ты не Хаджиколюв, а и впрямь Контролев, все только и контролируешь…

Вот с тех пор так и пошло: Контролев да Контролев.

Иван думал, что он первый сообщит о новом злодействе Ганчовского, но об этом уже шел разговор. Видно, Диню многим жаловался, и, в конце концов, ему посоветовали пойти к Ивану. Авось поможет. Все были твердо убеждены, что Ганчовский поступил подло, но сказать об этом в открытую побаивались. Разговор шел намеками, шуточками да переглядыванием. Ни у кого не хватало смелости высказаться прямо. Боялись соглядатаев Ганчовского. К тому же сам он дней десять как заявился в село к уборке риса. Вот уже два-три года он сам лично обрабатывал свое рисовое поле. Около него суетился какой-то высокий, хорошо одетый господин, но кто он ему был? Компаньон или что другое, — никто не знал. А недавно о дочке Ганчовского, которая училась во французском колледже в Пловдиве, разные слухи пошли, так со случая с Мангаловым разговор на нее перекинулся.

— Так зачем, говоришь, ездил он на курорт в Нареченские воды? — лукаво ухмыляясь, спросил Стойко Алтын, половой в кофейне. — Там вроде от нервов лечатся…

— Дочь туда возил, — со смаком начал Генчо. — Что-то у нее неладное случилось, промашка какая-то, то ли топиться хотела, то ли травиться, не скажу, но дело темное… Любовь, вроде…

— Да какая тут любовь?! — прикинулся ягненком невинным Ангел Мачков и хитро подмигнул: — Не рано ли ей?