Другой в литературе и культуре. Том I - [116]
III. 1970–1980‐е годы. В 1970‐е годы политический запрос на героев эпохи несколько ослаб[590], что позволило с особой пронзительностью вывести на экран череду Других. «Чувство отторжения», все большей отрешенности демонстрировали герои 1970‐х – первой половины 1980‐х годов, воплощенные О. Янковским (наиболее показательны «Полеты во сне и наяву» Р. Балаяна), О. Далем («Отпуск в сентябре» В. Мельникова по пьесе А. Вампилова «Утиная охота»), А. Кайдановским, Л. Филатовым, С. Любшиным. Здесь немаловажен фактор актерского мастерства, поскольку в зрительском сознании актеры нередко идентифицировались с их ролями странных и «неприкаянных». Как правило, это люди мыслящие и талантливые, но лишенные возможности реализовать себя. Это герои «безгеройного времени» (М. Туровская)[591], чью линию продолжили персонажи комедии В. Бортко «Блондинка за углом» в исполнении А. Миронова и Е. Соловей. Особенно заметной (в плане гендерной проблематики) стала «Странная женщина» Ю. Райзмана, вызвавшая общественный резонанс[592].
По-иному в 1970‐е годы проявляют себя и сложные молодые Другие. Так, неизбежна гибель хорошего парня Женьки Столетова (И. Костолевский) в шестисерийной экранизации романа В. Липатова «И это все о нем». В образе Другого персонифицирован конфликт личности и общества, который выступает как в открытой, так и в латентной форме.
Особым педагогическим пафосом в осмыслении Другого пронизаны картины на школьную тему. Верный этическому наследию юного поэта-бунтаря Олега из «Шумного дня», другой честный поэт Генка Шестопал из «Доживем до понедельника» провоцирует бурную дискуссию в классе о своей адекватности: «Да он же шизик. – Сама ты шизик. – Я нормальная!» Как итог звучат слова Нади Огарышевой: «Мы знаем. Он честный!» Таким образом, честность отождествляется с инаковостью. И это не говоря уже о том, что сам учитель Илья Семенович Мельников – ярко выраженный сложный Другой, пост-«оттепельный» рефлексирующий интеллигент («А учитель, который перестал быть учителем?»).
Примечателен и сложный перекрестный конфликт Других в фильме В. Меньшова «Розыгрыш» (1976), в котором отчетливо и выразительно расставляются акценты: что такое хорошо и что такое плохо. В первоначальной оппозиции к классу выступает новенький Игорь Грушко, играющий на гитаре и желающий зарабатывать «буржуазным способом» вместе со своим самодеятельным ВИА. Особняком держится классная «юродивая», «дурочка», тихая Тая Петрова, тонкая, не такая как все, красивая девочка. Затеявший сомнительный розыгрыш Олег Комаровский в том, советском, дискурсе выглядит морально ущербным. Юный карьерист к тому же находится в мировоззренческом конфликте с отцом (О. Табаков), чьи приоритеты – любимое дело, общение с друзьями, природой (чуть позже аналогичную философию жизни будет отстаивать маргинальный Гоша-Гога из фильма «Москва слезам не верит») – не разделяет сын. Помимо этической проблематики, вечного конфликта «отцов и детей» в картине можно обнаружить и признаки грядущего кризиса культурной модели. Индивидуалист Олег – это Другой, пришедший из будущего «общества потребления».
Гораздо симпатичнее выбивающиеся из советского формата герои поэтического кино С. Соловьёва: странные неординарные подростки, пребывающие в своем романтическом мире. Картины режиссера обнаруживают тесную связь с литературой: «Наследница по прямой», «Спасатель», «Сто дней после детства».
Апофеозом Другого на экране стал фильм «Чучело» (1983), снятый Р. Быковым по повести В. Железникова. Картина явилась приговором «застою», «поистине общественным событием»[593]. По пути на свою Голгофу, будучи изначально Другой, Лена Бессольцева пыталась быть такой же, как все: улыбалась, когда над ней смеялись, стыдилась благородного человека – своего дедушки. Только бы не нарушить общего согласия, не выпасть из целого, а какое оно это целое, она не задумывалась[594]. Другой, несомненно, – и ее дедушка, Николай Бессольцев, «заплаточник», о котором девочка нестандартной внешности «проницательно» заметила: «Нищие все добрые. Я читала».
Для героини К. Орбакайте характерна напряженная работа сознания, которую киноведы отмечали как примету героя-подростка 1980‐х годов: «Проблема личности, которая давно уже занимает наш кинематограф, в ленте „Чучело“ обрела новый обертон. С нею прежде всего связан этический пафос фильма»[595]. Подобно многим фильмам о школе репрезентация Другого здесь вписывается в контекст оппозиции «личное, частное/общественное, коллективное». «В нашем искусстве глубоко разработана тема нравственной силы коллектива, способного перевоспитать, перековать самого пропащего человека. Индивидуалист, противопоставивший себя коллективу, в книгах и фильмах обычно терпел поражение как личность (вспомним хотя бы знаковый «Аттестат зрелости». – С. Е.). В последние годы стали открываться новые аспекты этой сложной проблемы. Ведь бывают ситуации, когда не прав как раз коллектив. И от того, найдется ли человек, способный ему противостоять, зависит нравственное здоровье этого коллектива»[596].
Другими в фильме в любой момент могут оказаться и Васильев, и плачущая некрасивая маленькая девочка, особенно фанатично участвующая в травле. По-видимому, она реально оценила вероятность оказаться в роли гонимой жестокими подростками. Кульминация фильма – яркий выразительный танец Лены на дне рождения у Димы Сомова, которым она бросает вызов своим гонителям: «Какие детки нарядные, красивые, просто загляденье. А я – Чу-че-ло!» Отрицательная самоидентификация героини символизирует ее нравственную победу.
