Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [65]
Теперь, после всех приведенных примеров, читателю легко понять, почему и сын, и исследователи творчества Соломона Яковлевича, говоря о его увольнении, указывают на его непохожесть на других, которая в итоге и вызвала такой силы реакцию, когда накопившееся в ученом сообществе раздражение нашло выход в годы кампаний против иностранщины и космополитизма. С этим пониманием событий нужно согласиться: в послевоенные годы у Лурье выходит целый ряд работ, в которых содержалось достаточно поводов для выдвижения обвинений, и в некотором роде он сам сложил костер, который подожгли и недоброжелатели, и доброжелатели (бывают времена, когда одних от других отделить не получается).
При этом нужно оговорить два момента. Во-первых, сам историк не собирался, как можно было видеть, специально вызывать на себя громы и молнии, и там, где он понимал необходимость преклониться перед актуальной политикой, он это делал – просто у него это довольно плохо получалось; сконцентрированный больше на своих идеях, чем на высказываниях Маркса, он не мог удержаться от того, чтобы не увлечься и не начать развивать и домысливать идеи «вождей пролетариата» сообразно со своим видением мира. При этом совершенно неуместно говорить о провокативном расхождении с установившимися подходами. Скажем, в основу описания истории античной науки положена идея борьбы материализма и идеализма, и даже если Лурье признает, что у атомистической математики Демокрита возникли серьезные проблемы с аргументацией после открытия иррациональных величин, он тем не менее считает, что главной целью критиков атомизма было не объяснение этого открытия, а именно борьба с материалистической философией – все по Ленину[526].
Конечно, не более скандальной по сравнению с предыдущими трудами была и книга о Геродоте, которая будет использована как основной повод для инвектив. Это интересная обзорная работа; хотя и вышедшая в научно-популярной серии, она снабжена необходимым научно-справочным аппаратом. Может показаться, правда, что обильное цитирование иностранных специалистов (Э. Мейера и Ф. Якоби автор не стесняется выписывать на протяжении более чем страницы подряд) в 1948 г.[527] было подобно взмахам красной тряпки перед глазами быка, но тут следует учитывать скорость издательского дела в те годы – книга была подписана к печати 3 июля 1947 г., а создавалась, само собой, раньше, в первой половине 1947 г., когда кампания борьбы против преклонения перед «иностранщиной» еще не набрала обороты. Можно, конечно, упрекать историка за то, что он не побежал переписывать все подозрительные места в книге, но, во-первых, это бы потребовало переделки чуть ли не трети основного текста, во-вторых, люди обычно умеют защищаться от прошлых бед, а не от будущих – к чему и как будут придираться в течение новой кампании, никто заранее не знал. То, что надо уделить место критике фашистских историков, Лурье хорошо усвоил, и это он в книге сделал[528].
Самые громкие рецензии на книгу о Геродоте были сходны в решительном непонимании попыток автора нарисовать сложный образ «отца истории» (надо признать, что основания для этого у них были – историк перенасытил книгу противоречивыми высказываниями, которые обычному читателю нелегко превратить в диалектическую картину) и в неприятии обильного цитирования западных ученых – ведь рецензенты реагировали уже в 1948 г., когда главный грех книги был для них очевиден. Рецензия И. С. Кацнельсона (1910–1981), вообще египтолога, была в целом более аккуратной, чем озлобленный отзыв Е. Сурова (есть сведения, что он был литературоведом[529]), но в общем оба использовали одни и те же приемы: сталкивая различные цитаты из книги, показывали парадоксальность взглядов Лурье и объясняли их преклонением перед «буржуазной» историографией. Так, Суров не упоминает, что Лурье не только соглашается с Мейером и Якоби, но и критикует взгляды Э. Говальда; Кацнельсон же говорит об этом, но отмечает (справедливо), что Лурье критикует Говальда ради того, чтобы вновь согласиться с Мейером[530]. Суров откровенно нечистоплотен: обрубая слова Лурье о вкладе Ф. Мищенко в изучение Геродота, он устраивает скандал на основании того, что слова эти, сказанные о русском ученом, помещены всего лишь в примечание, но умалчивает о том, как далее Лурье сообщает, что следующие несколько страниц книги будут изложением именно по Мищенко, и прямо упоминает фамилию дореволюционного историка уже в основном тексте буквально на следующей странице
