Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [55]
Симптоматично, что у этой концепции фактически не было периода торжества, и смерть автора в этом случае следует считать только дополнительным фактором – ведь доживший до оттепели Струве, как можно было видеть, в новых условиях играл по новым правилам. Но в случае с эллинизмом примечательным является тот факт, что главным критиком концепции, претендующей на исчерпывающее объяснение вопроса, выступил представитель не молодого поколения, а Константин Константинович Зельин (1892–1983), один из исследователей, который был довольно решительно вытеснен на периферию в событиях предшествующих лет.
Зельина отличали ясность мысли и стремление отстаивать свои взгляды; первоначально он сосредоточился на хеттологии, которая была перспективной сферой науки в первой половине XX в., но имел неосторожность встать на пути Струве. После того как Зельин опубликовал убедительную критическую статью в адрес одной из версий учебника по истории Древнего Востока в исполнении ленинградского академика[448], его шансы защитить диссертацию по хеттам оказались сведены к нулю, и он «переквалифицировался» на эллинизм. Докторскую диссертацию Зельин защитит только в 1963 г. (при этом его книга, предваряющая защиту, подверглась достаточно сильной бомбардировке со стороны Струве[449]), когда ему уже шел восьмой десяток, даже позже, чем Дьяконов (1960), защите которого также однозначно препятствовал Струве.
Тем не менее Зельин решительно выступил против концепции Рановича вскоре после выхода книги – как в отдельной рецензии[450], так и на инициированной дискуссии[451]. Главный тезис Зельина заключался в том, что эллинизм – конкретно-историческое явление в истории рабовладения, возникшее в определенных географических границах, и поэтому не может считаться обязательным этапом в истории рабовладельческой формации.
Практически в те же годы Е. М. Штаерман запускает процесс пересмотра представлений о поздней Античности – то, что в итоге будет называться проблемой перехода от Античности к Средним векам. Как можно было увидеть, это обсуждение привлекло многих исследователей, чьи взгляды теперь были восприняты, – таких как М. Я. Сюзюмов.
Соответственно, вторая черта периода – обновление идей. Видимо, во многом это был неизбежный процесс – базовые представления о древности предыдущего периода (рабовладельческий характер древневосточных обществ, «классическое» рабовладение в классической Греции, долгий кризис рабовладельческого строя и его итоговое крушение в результате внешних и внутренних ударов) были представлены по преимуществу в обобщающих работах вроде учебников или таких обзорных монографий, как книга Рановича об эллинизме, а кроме них – в небольшом количестве фундированных трудов, в которых теоретические установки уже слабо получалось примирить с материалом[452]. Появление новых работ, тщательно трактующих отдельные темы, означало, таким образом, ослабление строгости теоретических рамок (казалось бы, созданных в довоенное время с таким трудом).
Это могло выражаться в допущении по внешности отдельных, но достаточно важных оговорок – например, сомнения в том, что для экономики Римской империи был важен приток рабов извне[453], или в сверхвысокой эксплуатации рабов даже в период территориального роста Римской республики[454], или в деспотическом характере ранних восточных государств[455].
Иногда процесс усиливался необходимостью отреагировать на те изменения в советской культуре, которые спровоцировали те самые учебники. Например, в рецензии на повесть И. Ефремова «На краю Ойкумены» (1949) Р. И. Рубинштейн (1889–1982) писала:
Большой ошибкой является основная концепция автора о Египте – вся страна была превращена в цветущий сад рабами, все искусство было создано руками рабов. Безусловно, рабство играло огромную роль в Египте, без рабовладельческого строя Египет не достиг бы того развития производительных сил и расцвета культуры, которые характерны для него. Но все же надо помнить, что в обработке полей, в создании ирригационной сети принимали участие не только рабы, но и основная масса рядовых свободных, а египетское искусство было создано не чужеземцами (рабами), а самими египтянами, которые, так же как и всякий народ, сами создали свою культуру[456].
Но были и достаточно существенные подвижки – С. Л. Утченко стал одним из ведущих инициаторов смены «главного героя» античной истории: фактически причиной большинства перемен становятся не кризисы рабовладения (они уходят куда-то на деистический уровень), а эволюция полиса (или civitas) как античной гражданской общины[457]. Кроме того, отступает и обязательность акцентирования особой роли рабов в истории социальных движений на Древнем Востоке – фраза «рабы и крестьяне» начинает исчезать из научного обихода, оставаясь только в школьных учебниках. Скажем, теперь изучение различных категорий зависимого населения в древних обществах не требовало непременного отнесения их к классу рабов, достаточно было указывать на то, что общая тенденция в развитии социума заключалась именно в развитии рабовладельческой эксплуатации. Все эти и подобные отступления от жесткой схемы «классовая борьба рабов и рабовладельцев» стали возможными благодаря использованию в качестве обоснования слов Ленина о несовпадении классов и сословий в докапиталистических обществах
