Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [54]

Конфликт этот вызревал постепенно. Дьяконов был много моложе Струве, слушал его лекции, но учеником Струве в том самом смысле заимствования идей и методов работы никогда не был. Более того, Дьяконов, в отличие от Струве, систематически изучал клинопись, был одаренным лингвистом – и Струве знал это. Тем не менее до защиты кандидатской диссертации Дьяконов не высказывал заметной оппозиции теоретическим построениям академика, а кроме того, фактически и не пересекался с его работами тематически – диссертация была посвящена Ассирии, теме для Струве периферийной.

При этом Дьяконов уже с конца 1940‐х гг. помогал А. И. Тюменеву, который поставил себе целью проверить положения рабовладельческой концепции на более широком материале шумерских источников. Выход солидной монографии Тюменева в 1956 г. формально не подрывал положения Струве о рабовладельческом характере шумерского общества, но содержал возможности для известной переоценки этого тезиса. В начале 1950‐х гг. появляется ряд статей Дьяконова, посвященных уже Шумеру и в том числе правлению Урукагины в Лагаше (что определенно, хотя и неофициально было вотчиной Струве), в которых все более намечается расхождение с позициями лидера советского востоковедения как в ряде частных деталей, так и в принципиальном вопросе: если Струве был близок к признанию фактического тождества общинных и храмовых земель, а частное землевладение возникало на неких «высоких полях», которые орошались искусственно, то Дьяконов разделял общинный и храмовый сектор, считая, что частное землевладение лишь постепенно формируется на базе общинных земель.

Начиная с 1957 г. Струве вступил в открытую полемику как с Тюменевым, так и с Дьяконовым, а вскоре Дьяконов стал главным оппонентом (Тюменев умрет в 1959 г.): пик их противостояния пришелся на 1958–1961 гг. Дьяконов опубликовал в «Вестнике древней истории» статью «О работе с шумерскими историческими источниками», в которой, вроде бы рассуждая о специфике шумерских источников, указывал на ошибки в их трактовке, и главным адресатом этих замечаний был именно Василий Васильевич. По крайней мере, тот воспринял это именно так – поскольку вскоре опубликовал краткий и крайне раздраженный «Предварительный ответ на статью И. М. Дьяконова», в которой упрекал оппонента в нелояльном отношении[441]. После этого Струве полемизировал с Дьяконовым гораздо активнее, чем Дьяконов ему отвечал[442].

Подробный анализ этой полемики как с точки зрения содержания, так и с точки зрения использованных приемов уже был мною дан в отдельной работе[443]. Для темы же этой книги важнее обратить внимание на ряд характеристик указанного спора.

Во-первых, Струве не стал прикладывать максимальных административных усилий для того, чтобы в принципе прекратить спор, а принял бой. Конечно, он не мог полностью распоряжаться редакционной политикой «Вестника древней истории», но это был его выбор – опубликовать длинный, в двух статьях, ответ Дьяконову, в котором аргументы повторялись, а стиль хромал даже по меркам Струве, и редколлегия, судя по всему, не решилась ничего сокращать.

Во-вторых, спор шел на базе работы с источниками, включая обсуждение написания клинописных знаков и их чтения, лингвистических вопросов – понимания, произношения терминов, их коннотации. Меньше всего ссылок в этом споре было на Маркса, Энгельса и Ленина. Собственно, не считая некоторых второстепенных замечаний, их не было вообще.

В-третьих, важно то, как завершилось противостояние. Конечно, знаменитый апокриф о том, что Дьяконов и Струве договорились, что первый не будет писать статьи по темам второго[444], можно и не принимать всерьез, но есть вполне доказанные вещи. Это – спокойный отзыв Струве о Дьяконове в одной из последних статей[445], притом что каждый остался при своей точке зрения.

Конечно, все это совершенно не похоже на ситуацию, условно говоря, 1928–1948 гг. Научный спор не был политизирован, даже самые болезненные выпады не переходили в обвинения во вредительстве или неблагонадежности, и в результате спора ни один из участников не утратил катастрофически своих позиций. Пожалуй, можно сказать, что после этого Дьяконов стал признанной частью мейнстрима, хотя и нес иные идеи, чем те, что составляли прежде ядро советского образа древности. Но это не означало также и низвержения Струве, а прежде всего – его основных идей. То есть «ядро» начинает меняться и вбирает в себя те концепты, которые прежде вытеснялись на периферию.

Процесс этот можно подтвердить еще рядом примеров, чтобы последующие выводы не строились на слабой фактической базе.

Уже в начале 1950‐х гг. появилась возможность наличия двух трактовок одного принципиального вопроса в историографии эллинизма. В 1950 г. была посмертно издана книга А. Б. Рановича «Эллинизм и его историческая роль» – первая в советской науке попытка дать развернутое видение этой исторической эпохи. Работа была написана целиком в духе предшествующего периода, но, конечно, в лучшем исполнении, на которое был способен Ранович как один из создателей «ядра» советской науки о древности