Драма девяносто третьего года. Часть первая - [39]

Замысел выбраться из Парижа, действуя силой, был нелепым и думать о нем не следовало ни минуты; после того как короля под охраной пятнадцати тысяч штыков и двадцати пушек перевезли из Версаля в Тюильри, Людовик XVI и его семья были на деле узниками и смотрели на Лафайета, которого Национальное собрание предоставило им в качестве защитника, как на своего тюремщика.

К тому же в Версале, 6 октября, Лафайет уже показал, каким странным образом он умеет защищать.

Что же касается мер безопасности, принятых защитником королевской семьи, то они были следующими.

Шестьсот национальных гвардейцев, командированных секциями Парижа, ежедневно несли бдительную охрану в Тюильри.

Два конных гвардейца постоянно находились у внешних ворот дворца.

Все внешние посты были распределены между швейцарцами и национальными гвардейцами, и кордегардии тех и других находились у Поворотного моста; кроме того, часовые стояли у всех ворот сада, а прибрежная терраса была утыкана часовыми, расставленными через каждые сто метров.

Внутри дворца все обстояло еще хуже: гвардейцев и часовых здесь было несметное множество, они стояли даже у выходов, которые вели к кабинетам короля и королевы, даже в небольшом темном коридоре, который был проложен под самой кровлей и к которому примыкали потайные лестницы, предназначенные для обслуживания королевской семьи. Телохранителей сменили офицеры национальной гвардии, и без сопровождения нескольких из них ни король, ни королева не могли выйти из дворца.

Помимо этого надзора существовал еще один, причем, возможно, куда более страшный; это был надзор со стороны комнатных лакеев, которые почти все были шпионами.

Королева пребывала в полнейшем убеждении, что среди всех окружавших ее слуг она могла полагаться лишь на своих старших горничных и пару выездных лакеев.

Что же касается короля, то он мог доверять лишь четырем своим старшим камердинерам.

К счастью, король, ученик школы Ла Вогийона, в случае надобности умел притворяться. На этот раз он притворялся даже чересчур хорошо, и избыточная осторожность, заставившая его написать иностранным государям, что «конституция доставила ему радость», породила у них тревогу.

Впрочем, королева подавала ему в этом пример.

Девятнадцатого июня она совершила вместе с дофином прогулку, прокатившись по внешним бульварам.

Двадцатого июня в разговоре с г-ном де Монмореном, министром иностранных дел, она сказала ему:

— Вы видели мадам Елизавету? Она крайне огорчает меня. Я только что вышла из ее покоев, где сделала все возможное, чтобы уговорить ее принять вместе с нами участие в крестном ходе по случаю праздника Тела Господня, но она наотрез отказалась, хотя ради брата ей следовало бы принести в жертву свои предрассудки.

В тот же день она с насмешкой осведомилась у одного из командиров национальной гвардии, говорят ли еще в Париже о побеге короля.

— Нет, ваше величество, — ответил командир. — Теперь все полностью уверены в преданности короля конституции и его любви к своему народу.

— И они правы, — ответила королева и с улыбкой пошла дальше.

Кстати, именно королева взяла на себя всю заботу о том, чтобы выбраться из Парижа и доехать до Шалона.

Мы расскажем сейчас, каким путем она надеялась достичь той и другой цели.

В поисках выхода, через который можно было, причем с наименьшим риском, выбраться из дворца, королева обнаружила, что одна из ее горничных, г-жа Рошрёй, занимала небольшую комнату, где была дверь, которая вела в покои г-на де Вилькье, расположенные на первом этаже и имевшие два выхода: один — во двор Принцев, другой — в Королевский двор. Комнаты г-на де Вилькье пустовали, поскольку г-н де Вилькье, первый дворянин королевский покоев, прекратил исполнять свои обязанности и эмигрировал, как и все высшие придворные чины.

Комната г-жи Рошрёй примыкала к покоям королевской дочери; 11 июня король и королева осмотрели эту комнату, и, под предлогом расширения покоев своей дочери, королева завладела ею, переселив г-жу Рошрёй в другое место. Чтобы отвести подозрения, старшая горничная была выселена таким же образом и помещена в покои г-жи де Шиме, придворной дамы королевы, находившиеся на первом этаже.

Что же касается покоев г-на де Вилькье, то королеве не составило никакого труда раздобыть ключ от них, поскольку никто не жил там уже более трех месяцев. Ключ этот 13 июня вручил королю г-н Ренар, смотритель королевских строений.

Оказавшись в покоях г-на де Вилькье, можно было уже довольно легко выйти из дворца: сколь ни многочисленной была дворцовая охрана, у двери этих пустующих покоев часового поставить забыли. Более того, часовые, стоявшие во дворе, привыкли видеть, что в одиннадцать часов вечера, когда служба во дворце заканчивалась, оттуда одновременно выходило много людей.

Чтобы обеспечить побег лошадьми и каретами, необходим был человек, которому королева могла полностью доверять: она остановила свой выбор на г-не фон Ферзене, доходившем в преданности к ней до идолопоклонства, и г-н фон Ферзен взялся держать возле заставы Сен-Мартен шестиместную карету с упряжкой в шесть лошадей, чтобы доехать до Кле, где находилась вторая почтовая станция на дороге в Шал он. Мало того, переодетый кучером, он должен был выйти из дворца вместе с беглецами и лично править каретой на пути из Тюильри к заставе Сен-Мартен.