Драма девяносто третьего года. Часть первая - [23]

Получив известие обо всех этих волнениях, г-н де Буйе выступает в поход.

Господин де Буйе — придворный до мозга костей; у него есть два сына — граф и виконт де Буйе; все трое дадут убить себя по одному слову короля; королевская власть — это их религия; преданность королевской власти делает их жестокими, фанатичными, безрассудными.

Позднее мы снова встретимся с ними в Варение.

Пока же, поскольку Лафайет заявил, что необходимо нанести удар, маркиз де Буйе готовится сделать это.

Он собрал три тысячи пехотинцев и тысячу четыреста кавалеристов, почти исключительно немцев; кроме того, как мы уже говорили, адъютант Лафайета обратился с призывом о поддержке к национальным гвардейцам.

Маркиз де Буйе отбывает из Меца 28 августа, 29-го находится в Туле, а 31-го — возле Нанси.

В разное время дня к нему приходят три депутации из города, чтобы узнать, какие условия он выдвигает.

Депутатами являются солдаты и национальные гвардейцы; они вынуждают отправиться вместе с ними городских чиновников, но, трепеща от страха при виде этого войска, несущего королевский гнев, чиновники переходят в лагерь Буйе и отдаются под его покровительство.

Условия, поставленные маркизом, таковы:

все полки гарнизона Нанси покинут город, возвратят г-на де Мальсеня, удерживаемого ими в качестве заложника, и выдадут зачинщиков, по четыре человека от каждого полка, которых будет по всей строгости закона судить Национальное собрание.

Согласимся, что это жестоко — требовать от французских солдат, чтобы они выдали своих товарищей.

Тем не менее полк Местр-де-Кампа и полк Короля согласились сделать это.

Оставался полк Шатовьё с двумя его батальонами.

Оставалось еще несколько храбрецов, из числа тех мужественных людей, которые дадут убить себя, сражаясь за неправое дело, если полагают, что обязаны отстаивать его, коль скоро они присоединились к нему.

Среди них было много национальных гвардейцев из предместий Нанси.

Швейцарцы пребывали в такой крайности, что им ничего не оставалось, как защищаться. Если бы со стороны Буйе было проявлено хоть немного милосердия, все еще могло бы наладиться; однако он отдал предпочтение дисциплине; возможно, это было вполне по-военному, но наверняка не по-христиански.

Как всегда, есть сомнение по поводу того, какая из сторон первой открыла огонь: Буйе говорил, что это сделал полк Шатовьё, а полк Шатовьё говорил, что это сделал Буйе.

Но зачем швейцарцам, находившимся в столь тяжелом положении, нужно было обострять его еще больше, провоцируя атаку?

Известно лишь, что они хотели выстрелить из пушки и что эта опасность стала причиной героического поступка. Молодой бретонец, офицер полка Короля, бросается на орудие, обхватывает его руками, цепляется за него все то время, пока солдаты г-на де Буйе идут вперед, и оставляет его, лишь изрешеченный штыками; имя этого офицера входит в историю: его зовут Дезиль.

Бой был долгим; полк Шатовьё, знавший, что его ожидало, сражался с мужеством отчаяния; к тому же ему отчасти помогали горожане, стреляя из окон. Слыша всю эту ружейную пальбу, оба французских полка впадают в ярость, хотят высадить двери казармы и, вырвавшись наружу, броситься на помощь своим несчастным товарищам. Однако у офицеров достало влияния удержать их.

К вечеру все было кончено; полк Шатовьё потерял сто человек, остальные были взяты в плен.

Двадцать двух солдат приговорили к смерти.

Двадцать одного повесили, двадцать второго колесовали. Зрелище ведь следовало немного разнообразить.

Пятьдесят других приговорили к каторге. Их отправили в Брест; они пересекли Францию, Париж и, возможно, Марсово поле, где незадолго до этого отказались стрелять в народ.

Национальное собрание проголосовало за объявление официальной благодарности маркизу де Буйе и назначило его командующим Северной армией. Что же касается Людовика XVI, то он в своем письме к маркизу заявил, что испытал «от этого прискорбного, но необходимого дела крайнее удовлетворение».

Решение Национального собрания было плохо встречено патриотами, а письмо короля произвело дурное впечатление на народ..

«Сегодня, — говорит Лустало по поводу наград, пожалованных маркизу де Буйе, — Национальное собрание голосует за объявление ему благодарности, а двор предоставляет ему командование армией, предназначенной для того, чтобы защищать границы с Германией! О свобода! О конституция! Что станет с вами в руках вашего злейшего врага?»

Он высказывается и по поводу письма короля, который испытывает «от этого прискорбного, но необходимого дела крайнее удовлетворение».

«О! — восклицает Лустало. — Это так не похоже на слова Августа, который при получении известия о пролитой крови бился головой о стену и повторял: „Вар, верни мне мои легионы!“»

Две недели спустя в газете «Парижские революции» Прюдома, главным редактором которой был Лустало, можно было прочитать:

«Господин Лустало, наш друг и один из самых достойных наших сотрудников, только что завершил свое жизненное поприще; он был отнят у родины и литературы в возрасте двадцати восьми лет, унеся с собой сожаления всех истинных друзей свободы».

Вероятно, кто-нибудь спросит, какую связь смерть Лустало может иметь с побоищем в Нанси.