Дожди в августе - [30]
— Ну, ты, знаешь, тоже того… — примирительно заговорил Сумароков, — можно же и по-хорошему. И, обращаясь уже к Коле, распорядился: — Иди, Колюнь, дядю Леню подмени. Пусть спускается сюда.
На столе появились еще соленая щучка, кастрюля пересыпанной сахаром морошки, луковица и хлеб. А моторист Володя, немного подумав, достал из-под кровати бутылку спирта.
Выпив и быстро захмелев с холода, Перегудов пустился в рассуждения:
— Как вы не поймете, ведь закон — он для всех закон: и для меня, и для тебя, для всех. И если ты нарушишь (обратился он к Сумарокову), тогда (показал на Семяшкина) и он захочет. А там и другой, и третий… Что получается? Получается сплошное нарушение.
— Нет, — возразил ему моторист Володя, — чудно, ей бо, получается: жить на реке и рыбы не есть. Я понимаю, когда на продажу — тут, конечно… А коли поймаешь чуток для себя, то это всем понятно. А то, ей бо, чудно получается. Так ведь?
— Ага, — откликнулся Перегудов, — получается — мы тут семгу едим да пелядку, во Владивостоке и на Сахалине крабов ловят и трепангов и трескают их за милую душу, в Молдавии все черешней объедаются, в Грузии — мандаринами… А о других подумали? Кто у чего живет, тот тем и делиться со всеми должен. Понятно? Вот наша установка. И чем больше ты отправляешь, чем честнее все трудятся, тем больше всего получают.
— Так-то оно так, — согласился Володя, макнув кусок хлеба в банку с кабачковой икрой и отправив его к себе в рот. — Ну, а если я тут мантулю-мантулю, пупок себе рву, стараюсь всю страну семгой, к примеру, завалить, а они там сидят и говорят: "Давай, давай, Владимир Николаевич, гни свой хребетик, а мы тута дак объедаться будем". Тогда как?
— Так не может быть. Там тоже есть кому посмотреть… Так что не волнуйтесь и делайте свое дело тут.
Небо быстро погасло над Печорой, чернота поглотила реку и редкие невысокие леса по берегам. "Люр" уткнулся носом в берег — на отдых…
Первым просыпается Коля. Он разжигает железную печурку, ставит на нее высокий медный чайник. Перегудов еще некоторое время ворочается на полу под полушубком, потом, кряхтя и отдуваясь, встает, растирает затекшие бока и с хрустом потягивается. Вдвоем с Колей они пьют, обжигаясь, сладкий крепкий чай, а затем отцепляют притороченную к "Люру" моторку и стремительно мчатся по студеной реке.
Возвращаются они, когда уже вовсю светло. На катере пахнет ухой, картошкой и тушенкой. Вместе с Колей Перегудов выгружает из моторки бельевой бак и прорезиненный мешок, наполненные ошкеренной белорыбицей и огромную, еще живую семгу. Рыбина лениво шевелит хвостом и щелкает жаберными крышками, разевая хищный, загнутый кверху рот. Когда рыбу переваливают на палубу, она вздрагивает своим беззащитным бело-перламутровым брюхом, теряя серебристые копеечки чешуи.
— Четыре акта составил, — говорит Перегудов. — А эти семгу бросили — и деру. Ну и лодки у них — супер! Мы за ними погнались — куда там! Для острастки выстрелил в воздух: думал — побоятся, остановятся. Ничего не боятся. За патрон как теперь отчитываться буду — не знаю. А мотор у вас на лодчонке — дрянь. Глохнет и глохнет…
Семяшкин допивает чай, утирает губы тряпочкой и, кося глаз на семгу, говорит:
— Ехать надо.
Вновь стучит внутри катера дизель и поет свою монотонную песню: кту-кту-кту-кту. Сумароков возится на палубе с лодочным мотором, выкручивает свечи, дует в них, пробует подсос бензина в карбюратор. Перегудов с Колей, поев ухи и картошки, ложатся отдохнуть в кубрике и, спаянные недавней совместной погоней, азартом преследования, разговаривают:
— Ты, Коля, вот что, — говорит Перегудов, — иди работать к нам в милицию. У тебя хватка есть, из тебя отличный работник получится.
— Нет, — отвечает Коля, приподнимаясь на локте и сияя своими неправдоподобно синими глазами, — мне сейчас в армию идти, уже повестка пришла.
— Тебя в десант возьмут, — оглядывая крепкую и молодую фигуру Коли, решает Перегудов. — Десант — это хорошо! Вот после армии и приходи к нам. Нам добрые и сильные ребята нужны.
— Нет, я, наверное, все-таки не приду. Я реку люблю. У меня дед рыбаком был, отец — рыбак… И я тоже решил. Работать на реке интересно… — Он умолкает, но неожиданно задорно спрашивает: — А знаете, как раньше осетров живыми в Питер возили? Их отловят, рюмку водки в пасть вольют и везут в санях, только обмотают тряпками и водой еще поливают, чтобы жабры и кожа не обсохли. Вот так их живыми до Питера и доставляли. Это нам в техникуме рассказывали.
— Ишь ты — водкой поили, надо же! — удивляется Перегудов. Но сон начинает смаривать его. Он зевает, заворачивает себе на голову полушубок и засыпает.
Просыпается Перегудов оттого, что "Люр" скребет днищем по песку и останавливается.
— Что?! На кошку сели? — вскакивает Коля и лезет наверх. Следом за ним поднимается на палубу и Перегудов.
— На тоню к Нефедычу решили заглянуть, — поясняет моторист Володя.
Сумароков гремит трапом, скидывая его конец, а потом и сам спрыгивает на мокрый песок. На берегу, на зеленой поляне, дымит костер, под дощатым навесом сушатся сети и оранжевые рыбацкие куртки. У костра в телогреечке и теплой шапке старичок, такой же щуплый и костистый, как капитан "Люра".
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.