Дойна о Мариоре - [82]

— Ну? Поймали? — спросил какой-то тюремный чин.

— Поймаешь… — процедил сквозь зубы один из жандармов.

Они остановились в глубине двора, курили, возбужденно говорили между собой. Часовой направился к ребятам, облепившим пролом в стене.

— Уходите отсюда, мэй.

Об этой истории Дионица рассказывал многим, каждый раз волнуясь и прибавляя новые подробности.

После побега Лаура в городе и в селах стали еще чаще появляться листовки. В них писали, что Красная Армия приближается и что в Молдавии есть люди, которые не дадут народ в обиду. Эти люди — партизаны.

Но последние недели листовок не было. Партизан не видели. Говорить о них боялись.

Учеба для Дионицы была теперь несбыточной мечтой. Нужно было устраивать жизнь. В городе Дионица почти каждый день вспоминал Мариору. Думая о ней, он надеялся, что она любит его, хотя и не сознается в этом.

Через неделю по приезде Дионица сказал матери:

— Посылайте сватов, мамэ…

Марфа колола лучину. Она бросила топор у порога, подошла к сыну.

— К ней? — сразу поняла мать.

— Да…

— Без приданого она, — со вздохом сказала Марфа.

— Что ж… У другой приданое есть, да… сердца нет.

На другой день в имение пришли Тудор Беспалый и Семен Ярели, поклонились Томе калачами, попросили отдать «птицу белую — дочку-красавицу». Обрадованный Тома согласился. Сваты отправились обратно, сообщить жениху об успехе. А Тома пошел к Тудореску просить, чтобы тот отпустил Мариору.

«До смерти буду батрачить, только пусть дочка по-человечески живет. Разве он старик и не в силах отработать долг? Да и кто может запретить девушке выйти замуж?» — думал Тома.

Тудореску принял Тому в кабинете — что-то писал, задумчиво посвистывая. Выслушал его, отложил газеты, подошел к нему — глаза щурились, лицо покрылось злым румянцем.

— Ты… ты… — он задохнулся в бешенстве и ударил Тому по щеке своей холеной, но тяжелой, как свинец, рукой.

Тома пошатнулся, на глаза его навернулись слезы, но он продолжал стоять, тяжело и прерывисто дыша.

— Иди! — рявкнул Тудореску. — Может, еще что придумаете? Много ума набрались.

Мариора уже знала, что ее засватали, рассказал об этом дворник Диомид. Она дожидалась отца у двери, прижав руку к груди, будто могла удержать рвущееся сердце. Нет, Дионица не был таким, каким она хотела бы видеть своего мужа.

Когда в дверях показался отец, Мариора бросилась к нему:

— Татэ, я подумаю, может, не пойду за Дионицу. Мне… мне рано замуж! — крикнула она, и вдруг по осевшей фигуре отца, по кровоподтеку на лице и по тому, как он махнул рукой и отвернулся, девушка поняла: ее участь без нее решили.

Вечером Матвей, полевой обходчик, пошел в село к Дионице с дурной вестью. А Мариора всю ночь не спала, лежала в своей каморке, уткнувшись лицом в подушку, и на следующий день ходила как во сне.

Отказ зависел не от нее. Но зачем она сказала так отцу о Дионице? Правда, парень об этом не знает. Что он думает сейчас? Верно, мучается из-за нее? Конечно, он хороший. Но… в ее мыслях муж был сильный, смелый, красивый и добрый. А Дионица добрый, ласковый… но… слабый. Поэтому и любовь к нему казалась ей порой не настоящей.

А жизнь шла своим чередом, и неожиданно Мариоре пришлось подумать о перемене решения. Оправдывались смутные подозрения: Тудореску все чаще появлялся около, когда она была одна, смотрел нечистым, настойчивым взглядом. Девушка искала спасения возле Панагицы.

Однажды, когда Мариора и Панагица уже легли спать, боярин пришел к ним во флигель. Он велел кухарке быстро одеться и принести из погреба соленых помидоров, приготовить яичницу с ветчиной.

— Что это вы сами пришли? — удивилась Панагица, с деланной стыдливостью прикрывая толстым одеялом свои рыхлые плечи.

— И кофе свежего свари, — точно не расслышав ее вопроса, сказал Тудореску. Выходя, он скосил глаза на Мариору. Ее койка стояла у боковой стены. Девушка не спала, темные глаза ее испуганно следили за боярином.

Тудореску вернулся, как только вышла Панагица. Он сел к Мариоре на кровать. Вздрогнув всем телом, девушка почувствовала на себе клешни рук, но тут ее неожиданно выручил дворник Диомид: прибежал сказать — упала лошадь, бьется; не было бы беды. Тудореску выругался и пошел на конюшню.

Ночь Мариора не спала. Чудились тяжелые шаги, липкие, неотстающие руки. Утром на глаза попалась мышь в мышеловке. Зверек, несколько часов бившийся о прутья, теперь прижался в угол, зло глядел крапинками глаз. Мариора минуту смотрела на мышь и вдруг заплакала. Ну да, положим, ей чуть получше: ведь она не в клетке. А все равно не вырваться. Неужели ей не суждено счастье?

В этот же день Мариора с заезжим торговцем отправила Дионице записку: «Приходи».

И когда он прибежал, запыхавшийся, радостный, она, чувствуя, как на сердце сразу становится легче, сказала ему:

— Я выйду за тебя. Только… укради меня…[40]

— Украду! — горячо проговорил Дионица. Они разговаривали в саду под чистым и холодным осенним небом, под золотым дождем листопада.

Мимо прошла Панагица. Ощупала их красноватыми глазами.

— Посуду мыть надо, — бросила она и не ответила на приветствие Дионицы.

А позднее в село к Челпану с запиской от Тудореску прибежал Матвей.