Дойна о Мариоре - [80]

Взвизгнула и загремела отброшенная резким ударом калитка. Во двор входил старик колонист Романеску в сопровождении двух жандармов. Мариора слышала, что с недавних пор он стал работать в примарии секретарем. Она видела его первый раз: Романеску был краснолицый и какой-то помятый. Жандармами были все те же неизменные «сапоги».

— Ой, зачем они сюда? — испуганно прошептала Марфа.

— Добрый день! — по-городскому поднеся руку к шляпе, сказал старик и остановился против женщин.

Ответили ему хмуро — ждали, что будет дальше.

— Лисандра Греку? — отрывисто спросил Романеску, смотря на Лисандру.

— Да, — сердито ответила та.

— Очень хорошо. Нам сказали, что вы, увидев нас из окна, заперли дверь и огородами ушли из дому сюда.

Лисандра молча смотрела на старика.

— Не отказываетесь? Очень хорошо. Ион, читай, — обратился старик к одному из «сапогов», молодому светлоусому и крепкотелому жандарму с безразличными глазами.

Запинаясь, — видно, не очень хорошо знал грамоту, — тот начал читать:

«…Мобилизуется для нужд сельского хозяйства все население сел от 12 до 70 лет. Крестьяне должны работать со своим тяглом и инвентарем у крупных землевладельцев. К работе предлагается приступить со следующего дня после получения приказа.

Губернатор Бессарабии Войкулеску».

Светлоусый кончил читать, бережно сложил приказ, положил в карман и стал рассматривать затейливые узоры — синькой по белой стене, которыми были обведены окошки касы. Золотые руки были у Марфы!

— Приказ касается всех, — пояснил Романеску. — И тебя, Марфа Стратело, тоже. Распишись. — И он вынул из рыжего кожаного портфеля большой лист бумаги.

— Неграмотная, — отрывисто сказала Марфа.

— А ты крест поставь, — миролюбиво посоветовал старик.

Марфа взглянула на него, не скрывая ненависти и отчаяния, и поставила на бумаге кривой крест. Лисандра спрятала руки за спину.

— Не буду, — проговорила она и, прислонив затылок к деревянному столбику, что поддерживал стреху, снизу вверх посмотрела на старика и жандармов.

— Это почему? Неблагоразумно… — начал Романеску, подергивая морщинистой щекой. — Значит, трудиться не хотите, — повысил он голос.

— Неправда. Я крестьянка. Я с шести лет на поле работаю. Вот у меня уж руки черные, — она поднесла ладони к лицу старика так близко, что он отшатнулся. — Но прислужницей у толстосумов еще никогда не была и не буду. Убейте, не буду! — уже кричала Лисандра.

Старик минуту молчал, разглядывая женщину. Видимо, он не ожидал такого упорства. Щека его дергалась все больше. Потом он быстро достал из кармана маленькую книжечку, заложил между двух листов копировальную бумагу и стал быстро писать. Оторвав один листок, протянул Лисандре.

— Извещение. Штраф за отказ от работы — десять тысяч лей. Если деньги не внесете в примарию в ближайшие пять дней, они будут взысканы посредством личитации[39]. Это урок, чтоб другим было неповадно.

Старик повернулся, за ним «сапоги». И все трое вышли со двора.

В имение Мариора возвращалась вечером.

Только что зашло солнце. Небо было еще золотое, золотились и нежные, точно кружевные, края облаков.

Постепенно облака стали тускнеть и меркнуть. Смеркалось…

В ложбинах между холмами уже прочно лег туман. Сады виднелись за ним, как за плотной, но тонкой кисеей, а впереди, на склоне самого высокого холма, все еще четко вырисовывались красная крыша, белые холодные колонны боярского дома.

До имения было еще далеко. Перед Мариорой по склонам лежали коричневые поля созревающей кукурузы, и длинной ленточкой между холмами вдоль серебряной реки бежала светлая дорога.

Мариоре подумалось, что Молдавия, красавица Молдавия, сейчас напоминает яблоко — молодое, с золотисто-нежной кожицей, наполненное чудесным душистым соком, но пораженное червями. Ползучие, полуслепые, они ранили плод, поселились в нем и теперь, нарушая нежные живые ткани, пробираются к самому его сердцу…

Неужели так будет и дальше? Нет. Конечно, не будет. Ведь вернутся русские… Вернутся! Она верила в это. Но неужели молдавский народ будет ждать их прихода, позволяя врагу издеваться над всем дорогим ему? Но на вопрос, что и как должен делать народ, что должна делать она сама, девушка не находила ответа. «Отчего нет Кира? — в который раз с тоской твердила она. — Он бы, наверно, знал, как быть».

Стараясь умилостивить шефа жандармов, Марфа следующей зимой отнесла ему не одну взятку. Челпан взятки брал, но с ней почти не разговаривал. Наконец, видимо уверившись, что Дионица в городе только учится и ничего страшного делать не собирается, он сказал Марфе, что не будет больше чинить ее сыну препятствий. Зимой 1943 года, на рождество, Дионица приехал в село на каникулы.

Мариора узнала об этом в день приезда Дионицы: от Марфы прибежал соседский мальчик. Мариоре не хотелось, чтобы Дионица приходил в имение: могли быть неприятности. Девушке посчастливилось: Панагица на селе шила пальто. Нужно было отнести портнихе подкладку. И когда Мариора вызвалась сделать это, кухарка охотно отпустила ее.

В село Мариора пришла вечером. Она хотела сразу пойти к Стратело, но передумала — решила прибрать сначала дома. Соломой натопила печку. У Греку заняла масла, зажгла опаец. Как хорошо было опять сидеть на теплой, уютной лежанке в родной касе! Правда, в ней, кроме лавок и маленького стола, ничего не было, но какое счастье сознавать, что Тудореску не войдет сюда, не станет командовать тобой, заставлять делать то, что противно сердцу…