Дойна о Мариоре - [32]

— Меньше, чем у вас, домнуле Петру? — деловито спросил Ефим.

Тудореску понял намек, метнул глазами. Но в его расчеты не входило ссориться с людьми.

— А про что же я вам толкую? Ну… увидите…

— Да… — как бы сочувствуя, сказал Матвей.

— Посмотрим, — скосив глаза, вздохнул Диомид. — Может, и вправду плохо. Не знаем…

Тудореску помолчал, громко набрал в грудь воздуха, начал снова:

— Мы уезжаем за Прут. Со мной пойдут: Матвей, Диомид…

— Нет! — испуганно вскрикнул Матвей. — Что вы, домнуле Петру?

— Мы из Бессарабии никуда не пойдем! — мрачно отозвался Ефим среди общего молчания.

— Тебя не спрашивают, — вспыхнул Тудореску.

— А ты, боярин, не думай… Урожай с земли отдавали, а чтоб совсем ее кинуть да на чужую идти — на это мы не способны, нет! В Бессарабии родились, жили, тут и умрем, — повысил голос Ефим.

— Да что же, я один, что ли, с лошадьми управлюсь?

— Уж это мы не знаем.

— Беженарь!

— Куда я от своих?! — Тома спрятался за спинами батраков, сел на землю, так что Тудореску и головы его не увидел.

Наконец порешили на том, что Матвей, дворник Диомид и несколько женщин проводят боярина до города; там он наймет других людей, а им уплатит по пятьдесят лей.

Тудореску быстро вошел в дом, прошел в кабинет, распахнул окно и оперся руками о подоконник. Несколько мгновений он смотрел в сад, потом обернулся, тяжелым взглядом обвел стены, остановил глаза на портрете короля Кароля.

— Эх, мамалыга! — произнес он с презрением и, захлопнув створки окна с такой силой, что стекло, звякнув, выскочило из рамы, выбежал на крыльцо. — Давай! — крикнул он и спустился со ступеней.

Каруцы, подготовленные к отъезду, заполнили весь двор. Матвей, Диомид и возницы стояли в молчаливой толпе у калитки. Мужчины — без шляп.

Тудореску тоже снял шляпу — надо попрощаться.

На крыльце дома с плащом на руке остановился управляющий Тоадер.

— Давай! — повторил Тудореску, но никто не двинулся.

Наконец вперед вышел Филат. Помедлил, взмахнул шляпой и только тогда начал:

— Мы решили, домнуле Тудореску, что, значит, раз советская власть скоро придет, задержать вас…

— Что? — выдохнул Тудореску.

— Богатство-то вы с нашего труда нажили. Не было бы нас — и ковров бы ваших не было. А то, как говорится, волы работают, лошади кушают… Задержать решили! — твердо произнес старик Ефим.

— Задержать? Меня?

— А что? Новая власть, она разберется…

— Говорят, у нее все одинаковые права имеют.

Батраки понемногу подступали к крыльцу.

Рука Тудореску поползла в карман, что-то нащупывая.

— Вы… вы… да я вас… С ума посходили!..

— Нет, что уж! — выступил вперед Тома. — Поезжайте, боярин, с богом. Жили — не целовались, и ругаться не надо.

— Но добро увозить не дадим, нет, — добавил Филат.

— В-вы!.. Черт! — Тудореску споткнулся на слове, взглянул на часы, еще раз на людей и кинулся к верховой лошади, стоявшей у калитки.

Почти никто не видел, когда господин Тоадер вывел из конюшни и заседлал карего боярского коня. К седлу он приторочил туго набитые сумы. Конь стоял в тени за флигелем. У домнуле Тоадера побледнел даже сизый широкий нос, когда он услыхал, как рабочие разговаривают с боярином. Через мгновение Тоадер сидел на коне, конь помчался прямо на людей. Завизжала Панагица — лошадь наступила ей на ногу, шарахнулся в сторону Тома, сшибая с ног Матвея. Господин Тоадер, озираясь, вертел над головой хлыстом. Но ворота были уже закрыты, а калитка, пропустив боярина, захлопнулась перед мордой коня, на котором сидел Тоадер. К управляющему подошел Филат. Не обращая внимания на его перекошенное лицо и хлыст, что дрожал и вился в его руках, Филат сорвал сумы, бросил их на землю, — высыпались в пыль серебряные ножи и ложки, какие-то свертки. Филат усмехнулся и так же неторопливо открыл калитку.

Через несколько минут боярин и управляющий превратились в пятнышки, которые скоро растаяли на светлой ленте убегающей по холмам дороги.

Люди переглянулись и возбужденно заговорили. К Мариоре быстро подошел Филат.

— А ну, беги в село, девочка, — решительно сказал он. — Позови сюда Штефана Греку. Да скажи ему, пусть еще кого возьмет… понадежней… чтобы все в порядке сохранить. Пусть скорей идут.

Мариора бежала по улицам Верхнего села и ничего не понимала. Здесь было безлюдно. Но открытые настежь ворота и замки на сараях и хлевах, которые никогда днем не запирались, говорили, что произошло что-то необычное. На улицах, развеянные ветром, валялись какие-то бумажки, в воздухе кружился белый пух, точно из перин. Вот, уткнувшись носком в землю, лежал ботинок. На земле распласталась совсем новая рубашка. Дом примаря, большой, новый, под голубой железной крышей, стоял с раскрытыми дверями и окнами. В распахнутые ворота был виден обширный двор — там валялись бочки, ящики; и мимо них торопливой и озабоченной походкой прошел куда-то к сараю средний из братьев Кучуков — Гаврил.

«Этот-то здесь зачем?» — удивилась Мариора.

Спустившись ниже по улице, девушка увидела Марфу Стратело. Марфа шла, ведя под уздцы свою гнедую кобылу: та устало носила боками и так же устало качала головой. А Марфа грозила кому-то рукой и кричала на всю улицу:

— Ах, разбойник проклятый, увести кобылу среди ясного дня! Привык собирать, чего не сеял…