Дойна о Мариоре - [34]

— А вот колечко, жалко? — сказала Гафуня.

Мариора сняла с пальца дешевое серебряное колечко, недавний подарок Дионицы. На колечке, иголкой было нацарапано ее имя. Мариора читать не умела, но, радуясь подарку и подолгу рассматривая его, наизусть запомнила начертание своего имени. Бабка взяла колечко, посмотрела на него, пренебрежительно качнула головой и бросила его в коробочку с нитками.

— Знаю, с тебя много не возьмешь. Да я так живу: всегда людям помогаю, — сказала она.

Бабка Гафуня была родственница примаря Вокулеску. Знахарством занималась с молодых лет. Впрочем, и сейчас Гафуня не была старой: ей было лет пятьдесят. Бабкой ее звали как-то по привычке, — так называли ее мать, которая пользовала людей до глубокой старости, да еще потому, что ходила Гафуня, всегда низко, по-старушечьи повязавшись черным платком.

Бабка ловко промыла ранку Мариоры, заложила какими-то сухими листочками и, перевязывая ее старой, не совсем чистой тряпкой, стала шептать что-то непонятное.

Мариоре и прежде доводилось бывать у Гафуни. Теперь, осматривая ее большую чистую комнату, она успела заметить, что на стенах появились новые ковры, постель застлана городским одеялом… А в углу стоит зеркальный шкаф, который вряд ли уступит боярскому. Вспомнилось, что земли у бабки всего гектар, да и тот сдан в аренду. «Лечением зарабатывает, — догадалась Мариора. — Больше-то лекарей на селе нет».

Кончив заговор, Гафуня, как бы к слову, сказала Мариоре, что племянник, примарь, уехал в Румынию, звал ее, да она и здесь умрет. А большевиков идти встречать — нездорова, спина что-то ноет.

Бабка Гафуня зябко закуталась в шаль, приторно-сладкой улыбкой проводила Мариору и снова полезла на печь.

А Мариора, прихрамывая, побежала в имение.

Владимир Иванович Коробов, о котором говорил советский командир, приехал в Малоуцы через два дня.

В этот день возле бывшей примарии с утра до позднего вечера толпились люди. Каждому хотелось поговорить с Владимиром Ивановичем. Селяне заходили туда поодиночке и группами и, выходя, друг другу рассказывали, что коммунисты, видно, хорошие и заботливые люди: спрашивают о жизни при румынах, о нуждах села, входят во всякую мелочь.

На другой день утром начался митинг. Перед примарией, над которой теперь плескался на легком ветру красный флаг, снова собралось все село. В первых рядах, прямо на траве, в тени старой шелковицы — старики в войлочных шляпах; за ними — женщины в расшитых кофтах с длинными рукавами, в хрустких, наглаженных фартуках; их мужья в иличелах. Группками — молодежь: девушки в сборчатых длинных юбках, парни в огненных поясах и шляпах на затылке. Все с красными бантами. Поодаль, на деревьях, чтобы тоже все видеть, расселись ребятишки.

С замиранием сердца слушали крестьяне о том, что теперь не будет ни жандармов, ни кузистов, что все получат землю. Скот и имущество боярина распределят между беднейшими. Не будет долговой кабалы, и все станут учиться.

Мариора слушала, схватив обеими руками шершавую, мозолистую руку отца. Ей всегда почему-то казалось, что коммунист должен быть похож на Фэт Фрумоса. Но Владимир Иванович совсем не походил на сказочного героя.

Круглолицый и уже немолодой человек среднего роста, он не был красив: немного сутулый, рябинки на коротком носу, мешки под усталыми темными глазами. Но лицо Владимира Ивановича точно освещалось изнутри: из-под густых, низко опущенных бровей глаза, несмотря на усталость, смотрели молодо, лицо было энергичное, улыбка — теплая и открытая. Начиная митинг, он отрекомендовался коротко и просто: Коробов, Владимир Иванович. И потом добавил слова, уже знакомые, но ставшие далеко не сразу понятными крестьянам: секретарь райкома партии.

Владимир Иванович сказал, что управлять селом теперь будут сами крестьяне и для этого им надо выбрать председателя сельсовета.

Нужно было подобрать грамотного и честного человека, для которого советская власть была желанной. Можно ли быть уверенным, что не ошибешься, если село всего третий день как советское, если только вчера он познакомился с крестьянами Малоуц?

Селяне называли имена многих людей, которых долгие годы жизнь заставляла работать на богатых хозяев, которых знали и уважали бедняки. Но редкие из них кончили один-два класса школы, остальные были совсем неграмотные. Поэтому крестьяне остановились, наконец, на кандидатуре Дабижи.

Григор Дабижа был сыном малоуцкого середняка, имевшего три гектара земли. В семье было восемь детей, и потому Григора, как и его братьев и сестер, ожидала судьба безземельных крестьян. Но Григору посчастливилось. Ему, рослому молодому парню, неплохому работнику, бережливому и грамотному (он был первенцем в семье и кончил четыре класса сельской школы еще тогда, когда младшие братья и сестры не появились на свет), высватали дурнушку-невесту из Инешт. У нее было четыре гектара. С тех пор Григор перебрался в Инешты, расположенные в тринадцати километрах от Малоуц. В родном селе бывал редко, а когда бывал, ничто не заставляло людей переменить о нем мнение: Григор считался человеком толковым, покладистым, дружелюбным и общительным. Он прожил в Инештах пятнадцать лет. Незадолго до прихода советской власти у него умерла жена, и, бездетный, продав в Инештах дом и землю, он вернулся в родное село. Когда пришли советские войска, Дабижа разрезал старый женин платок из красного ситца на лоскуты и роздал крестьянам на банты; он в числе первых приветствовал входящие части Красной Армии. Когда приехал Владимир Иванович, Григор долго разговаривал с ним, а на митинге произнес целую речь.