Дойна о Мариоре - [31]

Однажды июньским утром в боярский двор влетела рессорная бричка, запряженная парой взмыленных лошадей. Бричка влетела так стремительно, что никто не успел заметить, с какой стороны она примчалась. Кошка, которая только что удобно улеглась и вытянула лапки на горячем песке, бросилась прочь, а лошади круто повернули и остановились у крыльца. С брички соскочил высокий человек в запыленном костюме, взбежал на крыльцо и только тут крикнул женщинам во дворе:

— Господин Тудореску дома?

Услышал: «Дома», — и скрылся за дверью.

Он скоро вышел, торопливо сел в бричку и уехал.

Вслед за ним на крыльце появился сам Тудореску.

— Мариора!

Она развешивала белье. Поставила на землю таз, положила зажимки и подошла ближе.

— Беги в поле. Пусть все сюда идут: Ефим, Матвей, отец твой… Все. А деревенские — по домам. Быстро!

Тудореску нервничал. На красном лице его было выражение растерянности.

Поле дохнуло на Мариору накаленным к полудню воздухом. Было очень тихо. Недвижно стояла густая высокая пшеница. Колосья уже налились, но были еще молодые, свежие и забавно топорщили зеленые усы. За пшеницей начинался ячмень, приземистый и сильный. Дальше — метелки только что отцветшего проса. А вот и кукуруза — матушка кукуруза, которая почти одна кормит бедный люд Молдавии, всех, кто трудится на этой богатой земле. Должно быть, большой будет урожай, удивительно хороша сейчас кукуруза: еще июнь, а стебли уже вытянулись почти в рост человека. Кое-где под покровом туго свернутых зеленых листьев с прозрачной каймой и красноватыми подпалинами наливались початки. Из утолщений уже выглядывали серебристые волоконца.

Мариора шла по мягкой, как пух, дорожной пыли, всей грудью вдыхала жаркий душистый полевой воздух. Можно ли не любить это поле с его бескрайними раздольными просторами, поле, которое кормит человека, и радует, и ласкает на своей мягкой и черной груди!

Но поле — боярское…

Мариора вспомнила приказание и пошла быстрей.

Слева, на склоне оврага, виднелись палатки румынских солдат. Послышался далекий гомон. Вот уже второй месяц, как солдаты разместились здесь. Сначала это удивило и испугало людей, как предзнаменование войны. К тому же незваные гости брали у крестьян что приглянется. Потом к ним привыкли, как привыкают к неизбежному злу.

Палатки солдат, темными грибами выросшие слева от имения, остались позади. Зеленоватые фигурки вокруг них таяли, становились меньше. Но и отсюда казалось, что они двигаются необычно быстро, причем суетятся на одном месте, вокруг палаток.

«Как мухи в навозе», — родилось сравнение.

Батраки встретили приказ Тудореску настороженно, но без удивления. Они пололи кукурузу. Была страда, и работали все, даже сторожа. Филат вытер вспотевшие руки о штаны.

— Может быть, война? — сказал он, и в голосе его не было страха.

— Велел поскорей! — напомнила Мариора.

Семен Ярели — он арендовал у Тудореску гектар земли исполу, у него же, чтобы обработать этот гектар, брал лошадь и за это по нескольку месяцев в году работал у боярина — аккуратно вытер лезвие сапы, устало сказал Тудору Беспалому:

— Тебе же боярин должен за работу. Пойди спроси… Мало ли что…

Тудор досадливо махнул рукой:

— Я уж раз кулаком в зубы получил, больше не хочу. Идем домой, что ли?

Селяне и батраки распрощались и разошлись по теплой укатанной дороге, поднимая почерневшими босыми ногами мягкую пыль.

— Устал, дочка! — пожаловался Тома Мариоре. Он снял шляпу с седой головы, вытер лицо, надел снова. — Нашему брату, видно, только в могиле и доведется отдохнуть…

— Никак солдаты тоже шевелятся, — заметил Филат. Он поглядывал вдаль, на зеленые палатки. — Черти! Хоть бы солдат досыта кормили! А то они в селе всех кур поели.

— Что-то нам боярин объявит? — сказал Ефим.

Ждали всякого. Но когда вошли в калитку, остановились от удивления.

— Да воскреснет бог… — тихо заговорил баптист Матвей. Было непонятно, со страху он читает молитву или с радости.

Точно бурей выбросило из комнат мягкую мебель, сундуки, портпледы с одеялами, скатки ковров и чемоданы. Растрепанная Панагица и дворник Диомид, натыкаясь друг на друга, торопливо выносили вещи из дому. Из-за сараев выбежал боярин. Должно быть, он споткнулся и упал: был весь в пыли, невычищенные пятна виднелись и на коленях. Боярин увидел батраков, на минуту остановился.

— Скот привели? Матвей! На луг, бегом! Овец гони сюда. Ефим, Тома! Скот разберите в гурты: коров, быков, овец по отдельности. Филат, запрягай! Остальные грузите хлеб из кладовых, вино тоже на каруцы. Быстрей, быстрей! А где Тоадер?

— В гостиной. Серебро укладывает. Сам взялся… — ворчливо ответила Панагица.

Боярин с небывалой легкостью вбежал в дом.

Через несколько часов во дворе стояло больше десятка увязанных, доверху нагруженных каруц. За оградой жалобно блеяли овцы, встревоженно мычали коровы.

Тудореску в шляпе, с плащом через плечо вышел на крыльцо. Люди во дворе стихли.

— Я вынужден уехать, — сказал он. — Оттуда идут… — Тудореску поперхнулся, откашлялся, махнул рукой на восток. — Русские… коммунисты… — Он помолчал, потом заговорил громче и ровнее: — Вы все вернетесь в село. — Он сунул руку в карман жилетки, вынул белую монету. — Вот сто лей. Это тем, кому я должен за работу. Панагица отдаст. — И повысил голос: — У меня нет времени долго говорить. У вас будет советская власть. Дождались вы! А вы что думаете? Вас погонят в колхозы. Слышали? В кол-хо-зы! До сих пор вы имели возможность, даже если у вас долг, отработав его, заработать деньги и приобрести землю. А тогда у вас нитки и то своей не будет. В колхозах даже детей отбирают! Работать вы будете день и ночь! А зарабатывать гроши!