Дойна о Мариоре - [19]

Как же она пропустит гулянье? Ведь это самое интересное, что ждет ее в селе.

А дождь, вернее настоящий ливень, действительно настиг Мариору и ребят у околицы, и пока Мариора добежала до своей касы, она насквозь промокла. Но ливень редко бывает долгим. Пока Мариора выжимала полотняную кофточку и юбку, сшитую из какой-то шершавой городской материи, которую ей выдали у боярина, и затапливала соломой печку, чтобы просушить их, с камышовой крыши стекали уже последние капли.

Но улицы успели раскиснуть, и голубоватый лунный свет озарял лужи и черноземную вязкую грязь. Поэтому Мариора, выйдя, сразу направилась к касе Домники Негрян.

Каса-маре[20] Негрян окошком выходила на улицу. Желтоватым рушником ложился на землю свет. Слышался веселый гомон, голоса. Одна из девушек пела; Мариора уловила спокойную негромкую мелодию. Она тихонько подошла к окну. Хотела заглянуть, но передумала; пригнулась и осторожно постучала. Сразу все стихло. Послышался шепот. И через мгновение:

— Да! Можно!

Девушка легко взбежала по каменным ступенькам, толкнула дверь. Свет ослепил ее.

— Мариора! Мариора Беженарь! — раздались кругом девичьи голоса.

Мариору схватили, начали целовать. Одна из девушек никак не хотела отпускать ее. Это была Санда. Мариору тискали, душили, потом схватили за руки, повели, усадили на лайцы.

— Ну, рассказывай, — тормошили ее.

— Что ж в селе не бываешь?

— Хозяин злой? Бьет?

— А мы тут тебя вспоминали. Хотели сходить, да Тудореску побоялись. Говорят, он целый день в имении.

— Ты стучишь, а мы думали — кавалеры идут!

— Мариора, подружка, как ты подросла!

— Наверно, скучно там одной?

— Что ж поделаешь… — Мариора хотела сказать это спокойно, но невольно всхлипнула.

— А ты бы в город шла. Там много девушек работает. Больше заработала бы и долг выплатила, — посоветовала Санда.

Мариора махнула рукой.

— Куда я от отца? Да и боярин не пустит. Хоть бы сюда изредка приходить, — она тоскливо обвела глазами девушек. Но все смотрели на нее так весело и приветливо, что Мариора, наконец, улыбнулась.

Девушки рассаживались на крытые коврами лайцы, что тянулись вдоль длинной стены, и на принес сенные с собой маленькие скамеечки. По случаю дождя действительно получились посиделки: каждая захватила с собой шитье или вышиванье, вязанье или пряжу.

Все тесно сгрудились на дальней половине горницы, возле большой деревянной кровати. Взбитый соломенный матрац был покрыт узорчатым ковром, на нем ярко выделялись белые, с кружевными прошивками подушки.

На свободной половине комнаты в углу стоял большой, уставленный чистой посудой стол. Домника, единственная дочь у родителей, хозяев трех гектаров земли, была невеста с приданым: возле стола стоял красный сундучок, по стенам были развешаны ее ситцевые, холщовые кофточки и юбки, иличел[21], смушковая шуба, а на самом видном месте красовалось шерстяное домотканое платье — гордость Домники. На выбеленные стены были налеплены пестрые конфетные бумажки. Иконы в углу украшены кружевами. И всюду, даже за темными балками на потолке, были заткнуты пучки душистого василька, и сухого и свежего. Он наполнял каса-маре терпким приятным запахом.

Санда поставила свою скамеечку на ближнем ко входу, лучшем месте, потеснившись, усадила на нее и Мариору. Прижавшись к плечу подруги, она рассказывала ей, что в селе за это время умер старик Ревико, что Ефим Борчелой хочет жениться на Анне Балан, что Ион Урсул часто бывает в городе и на днях купил кларнет. Теперь по праздникам всегда можно будет танцевать.

— Чем это от тебя пахнет? — спросила Мариора.

— Вот, — Санда указала на кофточку; она была обсыпана белым порошком. — Городские им лицо натирают. Только лицо — некрасиво, — пояснила она.

Мариора принялась за пряжу.

Но Санда продолжала тормошить ее:

— Чего молчишь? Раньше ты веселей была! Ты на Веру посмотри: чуть не круглый год батрачить ходит, а никогда не унывает.

Вера Ярели сидела в углу, неподалеку от Мариоры. Это была маленькая светловолосая девушка с продолговатым хорошеньким загорелым личиком. В ее глазах, темных, под такими же темными бровями, безудержно искрился веселый огонек. Одета она была в свое неизменное холщовое платье, но держалась так, точно была самой нарядной.

Вера услышала свое имя.

— Вы что это там обо мне судачите? — громко спросила она Санду, прищуривая свои озорные глаза.

— Да вот говорим, что тебя никакие беды не берут, — не смущаясь, ответила ей Санда. — Все-то ты поешь да пляшешь.

Вера повела бровями.

— А чего же мне не петь? Вон у Анны, сестры Гаргоса, голос такой, что противно слушать, а заливается каждый день на всю улицу, хоть уши затыкай. Что же мне не петь?

— Чудачка! Анна Гаргос в городских туфлях ходит, тебе с нею не равняться.

Вера пожала плечами.

— Ну и что ж, что в туфлях? Протанцует две минуты — «ах, ох, устала», о работе уж и говорить нечего. А я босиком до утра пропляшу, лишь бы музыка была!

И Вера задорно подняла до колен юбку, любуясь своими округлыми упругими икрами, крепкими маленькими ступнями.

К Вере подошла хозяйка, полногрудая Домника Негрян; улыбаясь, взяла ее за плечи, прижала к стене.

— Брось ты про Анну — нашла, о ком говорить. Спой лучше.