Дороги в горах - [96]

Хвоев заулыбался.

— Холостой выстрел получился?

— Холостой… — Кузин хохотнул, хлопнул ладонью себе по колену. — А все одно, Валерий Сергеевич, оженю, чтобы он осел у нас насовсем.

Улыбка сошла с губ Хвоева.

— Это хорошо, Степаныч, что ты так. О таких людях надо заботиться.

Кузин смущенно крутнул головой и подумал: «Ишь как подъезжает… Будешь заботиться, если нагонял за него. Оно следовало, конешно».

— Только ты, Степаныч, не перехлестни. Племя одержимых бесхитростное. Значит, и с ними надо без хитростей. А то напялишь на человека такой хомут… Время придет — он сам найдет себе пару. Жена ведь — это не только обед или ужин.

— Нет, Валерий Сергеевич, я аккуратно, с разбором. А самому ему ни в какую не ожениться, право слово… Если бы вот Клавку, Марфы Сидоровны дочку. Очень подошла бы. — Кузин засунул руку в карман пиджака, чтобы достать банку с махоркой, но покосился на Валерия Сергеевича и не достал.

— Я вот Ковалева в гости к себе позвал, силоса хочу немножко одолжить ему.

— Силоса? — от удивления Хвоев приподнялся на локте. — Откуда у тебя лишний силос?

Кузин замялся, опустил глаза.

— Да не то чтобы лишний, но поделюсь.

— Ох, Степаныч, Степаныч! — Хвоев с шутливой укоризной покачал головой. — Много в тебе мужицкой хитрости.

— Да как на собаке блох! На то он, Валерий Сергеевич, и человек, чтобы ум и хитрость иметь. Зверь вон, лиса, к примеру, и та не лишена хитрости. Иль медведь…

— А вот если бы райком предложил… ведь заартачился бы. Сказал бы — нет.

— Может, и заартачился бы, — согласился Кузин.

Он глянул на стенные часы и встал, переступил, как гусак, с ноги на ногу, зашел за стул, положил на спинку руки, большие, с толстыми грубыми пальцами.

— Пора мне, Сергеевич. Ехать не ближний свет. Поправляйся поскорей. Мед не пробовал? Польза от него всему организму. И сердцу, и желудку — всему. А что тебе врачи? Врачи, они тоже… Раньше всякие народные средства начисто отметали. Дескать, темнота, суеверие, а мы по науке. А не поймут того, что еще до науки люди от болезней себя избавляли. Нет, ты попробуй мед. Значит, три раза в день по столовой ложке. Перед едой. Пропустишь ложку и водой запьешь. Не бойся, вреда не случится, а польза определенная. Мед-то есть?

— Да не знаю. Нет — мать купит.

— Это конечно… Лучше майского сбора. Полезней.

Кузин опять переступил с ноги на ногу, растаптывая небольшую лужицу, набежавшую с оттаявших сапог. Он чувствовал себя неловко. Дело в том, что утром, переночевав у знакомых, он спозаранку купил на базаре бидончик меду, душистого, янтарного цвета. И теперь этот бидончик в прихожей, под табуреткой. Григорий Степанович принес его с чистым сердцем, единственно для того, чтобы помочь человеку, сделать ему приятное. Но так ли поймет Валерий Сергеевич? Хуже нет, когда на неравной ноге. Вот и ломай голову, подлаживайся… Даже нес его сюда с опаской. Нет, лучше, пожалуй, умолчать. Лучше с Карповной вступить в переговоры, не забыть сказать, чтобы бидончик потом занесла.

— Так я пошел, Валерий Сергеевич. Выздоравливай.

Когда Кузин был уже в прихожей, Валерий Сергеевич окликнул его:

— Степаныч, если увидишь Ковалева, скажи — пусть он едет к тебе вместе с зоотехником Клавой. Ей полезно познакомиться поближе с Ермиловым. Только не подумай, что я сводничаю, помогаю тебе.

— Да нет, что ты, Валерий Сергеевич, — обиделся Кузин, — нешто я не понимаю, для чего это.

— Степаныч, а ведь ты не только хитрый, но и загребущий. Будь твоя воля — ты эту Клаву забрал бы, а? Скажи честно!

Кузин бросил в сторону Хвоева косой взгляд, польщенно заулыбался.

— А чего ж тут таиться? Была такая думка. У меня зоотехник неплохой, но из городских. Деревни до этого, можно сказать, в глаза не видал. У таких, городских, обязательно разлад душевный происходит. И они долго потом никак не могут привести все к одному уровню.

Хвоев, заинтересовавшись, снова, опираясь на локти, приподнял голову над подушкой, а Кузин, несколько важничая, коснулся пальцем узла галстука и продолжал:

— Вот по лекциям там и учебникам изучит он всю, какая ни на есть, механизацию, набьет руку в составлении рационов, в подсчете кормовых единиц, ну и тому подобное. А как приедет на место, там не только что механизация или рационы — над коровником вместо крыши облака лохматые. Вот тут и начинается душевный разлад. Некоторые приобвыкнутся, войдут в русло, а некоторые, послабее, в город опять. Устраиваются там продавцами или официантами. У Клавы же ничего этого не может быть. Она наша, всякое видела и все понимает. И с людьми должна уметь ладить. Это тоже большое дело, можно сказать — главное. И ей у меня вольготней было бы. Есть где развернуться. А у Ковалева что? Кругом нехватки да недостатки.

Валерий Сергеевич хмыкнул и заулыбался глазами. Он прекрасно пенял, что Кузин, вольно или невольно, старается вознестись над Ковалевым и как-то укорить его, Хвоева. Дескать, мне тогда предпочли Ковалева, а он хотя с высшим образованием, зоотехник, но сделал не так уж много. Да, это так, конечно. Только нельзя равнять «Кызыл Черю» с «Восходом». И потом… Хотя зачем это? Пусть старик себя тешит.

— Валерий Сергеевич, мне думается, пора Ермилова выводить на широкую дорогу.