Дороги в горах - [98]

— Гвоздин?

— Да, Петр Фомич.

— Чего же молчишь? Зайди!

— Хорошо, Петр Фомич.

Он слышал, как там, в большом, отделанном с немалыми затратами кабинете Петра Фомича, упала на рычаги трубка, а свою он держал в руке и смотрел на нее так, будто мог узнать от нее причину вызова.

Еще в приемной Игорь услышал сквозь обитую дерматином дверь голос Петра Фомича. Он напоминал приближающиеся раскаты грома, и в комнате было мрачно, как перед грозой. Настороженная секретарь-машинистка регистрировала почту. Двое рабочих, ожидая очереди на прием, переглянулись. Один из них, в грязном дождевике, многозначительно подмигнул второму.

— Спустил барбоса…

Игорь, набравшись решимости, открыл дверь, и басовитый голос директора, подобно освобожденной птице, вырвался в приемную, полетел по коридору.

— Ты мне свои порядки не устанавливай! (Он всем, кто ниже его по должности, говорил «ты».) Со своим уставом в мой монастырь не лезь! Ишь, нашелся указчик! Иди! Иди, я сказал! Рационализатор! Делай, что говорят!

За порог кто-то выскочил так быстро, что Игорь даже не разглядел, кто это.

— Ну, а ты что, в прятки играешь? — с хода переключился на Игоря директор.

— То есть как в прятки, Петр Фомич? — Игорь весь порозовел от смущения.

— А вот так!.. На первом был? Был. Что там? Почему не доложил? Ведь не на прогулку ездил?

— Да, собственно… — Розовая краска на щеках Игоря мгновенно сгустилась, захватила уши, шею. — Грязно у них…

— Где грязно? На улицах, что ли?

— Зачем? В коровнике.

— Там вечно так! Ну, а ты что? Полюбовался и укатил? Надо было за бока эту… как ее? Воронову. Сидит там, зоотехник!

— Она, Петр Фомич, в декретном.

— Угораздило! Будто нарочно подгадывают.

— Я, Петр Фомич, поговорил с управляющим. Довольно серьезно. Обратил внимание на все непорядки.

— «Обратил внимание!» Да разве так с ними надо? Слова для них, что горох об стенку. Рублем надо бить, рублем! Загрязненность молока определил? Нет! Так зачем же, спрашивается, тебя туда носило?

Петр Фомич вдруг смолк, точно с разлета наскочил на непреодолимое препятствие. Отвернулся к окну.

— Ты, Игорь Иванович, извини, — сказал он мягко и даже виновато. — Да что стоишь? Садись. Вот пойдет с утра кутерьма…

Игорь, пораженный такой резкой переменой в директоре, осторожно присел в кресло.

— Ты ведь, кажется, куришь? Вот, пожалуйста, — Петр Фомич достал из ящика стола пачку «Казбека», открыл ее. — Тебе, Игорь Иванович, надо энергичней, смелей действовать. И не бойся никого. Пусть они тебя боятся. Ведь ты главный. Понимаешь — главный!

Директор говорит и смотрит на Игоря. Смотрит так, как никогда до этого не смотрел, будто старается определить, пригодный ли товар, не с гнильцой ли.

— Да, а как ты устроился? Мне, сам видишь, все некогда да недосуг. Тут, брат, не то, что в райисполкоме. Там все общее руководство, слова. Комната ничего, не холодная? Накажи, чтобы дров не жалели. Обедаешь, конечно, в столовой?

«Нинкины дела. Она постаралась», — подумал Игорь. И не ошибся.

Утром, когда Петр Фомич завтракал, Нина обычно была в постели. Но сегодня она вышла к столу. Кудлатая, с помятым лицом и бледными, еще не накрашенными губами. Но все это с лихвой компенсировалось халатом, настолько пестрым и ярким, что у Петра Фомича спросонья зарябило в глазах.

— Доброе утро, папа!

— Доброе… — буркнул Петр Фомич и склонился над тарелкой. — Ты когда же это вчера припожаловала? Я в двенадцать лег — тебя не было.

Тонко выщипанные брови Нинки резко подпрыгнули.

— Папка, ты опасаешься за честь дочери или своего мундира?

— Какая там у тебя честь! — фыркнул Петр Фомич и пододвинул к себе стакан крепкого чая.

Дочь укоряюще покачала головой.

— Теперь я понимаю маму, когда она говорила, что ты несносный грубиян.

— Ну, это ты брось! — вскинулся Петр Фомич. — После этих своих путешествий ты стала непохожей на себя.

— Я и раньше была такой. Ты просто не замечал.

— Не замечал!.. Я все замечал. — Петр Фомич сердито сбросил с сахарницы крышку. — Зелена еще указывать, поживи с мое.

Дочь хотя и поздно, но поняла, что разговор с отцом пошел не так, как ей хотелось. Чтобы поправить его, Нина решила спекульнуть на родительских чувствах.

— Папка, как ты все всерьез. Я же пошутила. Давай налью чаю.

Петр Фомич немного подумал и подал стакан. Нина, обойдя стол, поставила перед отцом чай.

— Пей, папулька, и не сердись.

Она положила на плечо отца ладони, прижалась щекой к его щеке.

— Колючий… Все ворчишь и ворчишь. Это признак чего?

— Ничего. — Петр Фомич заметно смягчился. — Я не хочу, чтобы нас склоняли. Вырядилась! Может, где-нибудь это и хорошо, но тут деревня. Все глаза пялят да ахают. Понимать надо! И вообще давно уж пора тебе за ум взяться.

— И я так считаю, папа.

Петр Фомич глянул на дочь. Та засмеялась, легла подбородком на плечо отца.

— Ладно подмазываться, — Петр Фомич улыбнулся.

— Пап, у тебя Гвоздин работает. Как ты его считаешь?

— Вот всегда так… — В голосе Петра Фомича опять недовольство. — Ты ей одно, она — другое.

— Нет, папа, это одно и то же.

Грузно повернувшись на стуле, он пристально посмотрел на дочь.

— Он ничего. Старается. Не все получается, но старается.

— Пап, ты ведь хорошо к нему относишься?