Дороги в горах - [112]

Глава четырнадцатая

После ужина мать ушла в горницу и вскоре, погасив там свет, легла спать. А Клава не спеша перемыла посуду, сложила ее в шкафчик и присела с книгой около стола. Книга была интересной, но сегодня почему-то ничего не шло в голову. Клава то и дело отрывала от страницы глаза и задумывалась о своем. Вспомнила Эркелей. Ведь не молодая уже, на два года старше ее, Клавы, а все такая же взбалмошная… И что-то есть в ней такое, что привлекает и заставляет прощать любую выходку. На нее нельзя обижаться, просто невозможно… А Колька теперь спит? А возможно, не спит, тоже думает? Как она, Клава, ни старается, но никак не может представить себя женой Кольки. Вот не получается и все, в сознании не укладывается… И чем ближе к свадьбе, тем больше сомнений.

От стремительного наскока ветра дом вдруг крякнул, а за окном с удивлением и страхом долго лопотали молодой листвой тополя.

Клава глянула в окно и перевернула страницу. В это время где-то далеко, в горах, глухо, угрожающе зарычало. А спустя несколько минут так грохнуло, что в шкафчике жалобно звякнула посуда. И тотчас же погас свет. Клава смотрела на окно. Оно время от времени ослепительно вспыхивало, и тогда было видно, как ошалелый ветер крутит и гоняет по двору мусор и пыль. А вокруг так било, что Клаве невольно казалось — горы и небо крошатся и глыбами низвергаются на село.

— Клава! Клава! — закричала из горницы мать, разбуженная громом. — Труба-то закрыта? Страсть какая…

— Сейчас погляжу. — Клава знала, что спички всегда лежат на пристенке печки, но долго не могла их найти. Наконец нашла, зажгла лампу и поспешно закрыла трубу.

— Дождь-то идет? — спросила с постели мать.

Клава набросила на плечи старенькую вязаную шаль и подошла к окну. При вспышке молнии увидела крыльцо, чуть искрапленное каплями дождя.

— Капает…

— Теперь самый раз бы… И хлебам и травам.

Дождь пошел минут десять спустя. Перед этим ветер незаметно стих, и затаенную вокруг тишину нарушали лишь взрывы грома, которые стали реже и глуше. Дождь полил упругими резвыми струями, и звуки его напоминали торжественную музыку. И будто завершая это сходство, барабаном глухо бил гром, уходя с каждым разом все больше в сторону.

Клава вышла в сени и приоткрыла дверь. В лицо пахнуло сырой свежестью. Всюду журчало, булькало, звенело. Вода, не успевая впитываться в землю, сливалась в мутно поблескивающие лужи, бежала к воротам.

Дышалось легко. Клава слушала дождь до тех пор, пока окончательно не продрогла. Стягивая на себе шаль, она легонько толкнула плечом дверь, но в это время громко хлопнула калитка, и она отчетливо услышала, как кто-то шлепал по лужам. Вздрогнув, Клава схватилась обеими руками за дверь, готовая мгновенно захлопнуть ее и запереть. А шаги все ближе и ближе, Они задержались у окна, потом направились к крыльцу.

«Уж не пьяный ли какой забрел?» — мелькает в голове Клавы, и она все больше и, больше прикрывает дверь.

Блеснула молния, и в узкую щель Клава увидела… Игоря.

— Нет! — вскрикнула она.

Сердце ее дрогнуло и рванулось так, как никогда, кажется, не рвалось. И всю ее с головы до ног осыпало жаром. Она, разом обессилев, прислонилась к стене.

Игорь, оттолкнув дверь, встал на пороге. За его спиной вспыхивали молнии, и он стоял как в портретной раме. А Клава прижимала под шалью ладони к сердцу, стараясь хоть немного унять его. Но сердце не слушалось. Сердце билось, трепетало.

— Зачем ты?.. — еле слышно прошептала она.

— Клава, я не могу… Я, конечно, виноват… Я дрянной… Но я не могу…

— Уходи… — приказала она, впрочем, не очень решительно. Она ясно поняла, что говорит совсем не то, что думает. Она не в силах его прогнать и не в силах его не простить. Он всегда был с ней. Всегда. Каждую минуту. Только она старалась его не замечать, обманывала себя и других. Но сердце ведь не обманешь. И сердцу не прикажешь…

— Не гони… Я не уйду. Не уйду! — крикнул Игорь с отчаянием и мольбой.

— Тише, — сказала Клава.

— Я многое понял… Я все понял. Прости! — Игорь коснулся пальцами ее руки чуть ниже обнаженного локтя. Пальцы были мокрыми и настолько холодными, что Клава вздрогнула и поспешно завела его в кухню.

На Игоре все промокло до последней нитки. Курчавые волосы прядями липли ко лбу, пиджак и брюки смялись, обвисли, делая Игоря до невероятности жалким.

— Боже мой! — ужаснулась Клава. — Да ты откуда?

— С отделения… Я уж вот неделю сам не свой… Как услыхал… — От холода Игорь с трудом выговаривал слова.

Клава бросила ему свою шаль, потом схватила с печки расхожий полушубок.

— Сними пиджак, укройся. Я сейчас чаю… Наверное, еще не остыл.

Приняв непослушными пальцами стакан чая, Игорь благодарно улыбнулся и осторожно отхлебнул. А Клава смотрела на него и думала: если у нее с Игорем будет счастье, то счастье это будет трудным.

Но иначе она не может. Нет!..

Барнаул

1955—1963