Дороги в горах - [107]

— На, понимаешь!.. На!..

Медведь рявкнул, отшатнулся, зажал лапой глаз. И снова насел на Кольку. Насел яростно, неотступно. Колька всячески увертывался, прятался за деревья и все время отмахивался складным ножом, стараясь угодить медведю во второй глаз. Один из ударов достиг наконец цели. Ослепленный медведь закружился на месте. Колька схватил подвернувшуюся под руку орясину и долго бил зверя по голове.

— Вот тебе! На, понимаешь!

Когда медведь ткнулся мордой в траву, Колька шлепнулся на толстую обомшелую валежину. Только теперь он почувствовал смертельную усталость. Во рту горит, сердцу тесно в груди. Оно стучит и рвется, рвется…

Стараясь избавиться от противного гула в ушах, Колька трясет головой — все равно гудит, точно провода в ненастье. Пиджак и рубашка изодраны в клочья и всюду кровь — теплая, липкая.

— Однако устряпал… Вот, понимаешь… Где же пастух? И коня нет.

Колька попытался встать, но не тут-то было.

В голове зашумело еще сильней, и все кругом закачалось. Нет, он встанет, обязательно встанет! И встал. Нашел подходящую палку и, опираясь на нее, заковылял на тропинку.

На пригорке, за деревьями, он увидел коня. Тот не сразу подпустил к себе. Все всхрапывал, стриг ушами и, когда Кольке оставалось только схватиться за повод, испуганно отбегал.

— Да ты что, дурной? — сердился Колька и, бросив палку, снова, ковыляя, подступал к коню. — Это же я. Вот чудак, понимаешь… Тпр-р!

Спустя полчаса Колька, держась обеими руками за луку и склонясь к шее коня, подъезжал к стоянке отца. Вот конь сам остановился, срезал под порогом старого щелястого аила стебель травы, а Колька все сидел. Наконец он, сгоняя сонливость, тряхнул головой, немного выпрямился и позвал хриплым голосом:

— Ата… Ата!..

Откуда-то вынырнул Барс. С поджатым хвостом обежал коня, глянул на Кольку и завыл.

— Пошел! — рассердился Колька и с трудом спустился на землю. — Не хватало еще, понимаешь!

Барс, несколько отбежав, опять завыл. Выл тоскливо и смотрел Кольке в глаза, точно искал сочувствия.

Колька, покачиваясь, подошел к аилу, распахнул дверь. Отец лежал на спине, с неестественно подвернутой под себя ногой. Левая рука, с зажатой в кулаке трубкой, откинута.

— Ата! Ата! — крикнул Колька с ужасом.

Сенюш не шевелился.

Костер в его ногах давно потух, подернулся пеплом…

Глава одиннадцатая

Еще не было пяти часов, а Петр Фомич уже на ногах. Заглянув в комнату дочери, он увидел пустую нетронутую постель и поморщился. Хм!.. Ведь опять в дурах останется. Уже осталась…

Петр Фомич разжег на веранде керогаз, поставил на него чайник и вышел на крылечко. Рядом, у перил, стояла лопата. Грачев взял ее, примерился и с маху вонзил в землю. Вывернутый ком оказался черным, жирно лоснился. Грачев размял землю на пальцах — она рассыпалась творогом — понюхал и принялся энергично копать. Работа доставляла наслаждение, отвлекала от мыслей. А мысли были невеселыми. В последнее время он все чаще стал вспоминать Татьяну. Есть жена и нет ее. А почему так? Почему они как-то не заметно стали чужими. Его все время тянет увидеть ее, а приедет — обязательно разочаруется: все холодно, отчужденно…

Полчаса работы приятно разогрели Петра Фомича и приятно утомили. Опираясь левой рукой о лопату, правой он вытер со лба пот. Зачем он копает, для чего? Цветы посадить? Хорошо, когда цветы. Особенно здесь, у веранды. Вьюны там и еще какие-нибудь, чтобы яркие, крупные. Почему он раньше никогда не думал о цветах? Ведь одно удовольствие вечерком после работы присесть на ступеньку, а вокруг цветы, прохлада, сумерки. Сидеть, покуривая, думать, смотреть, как загораются звезды… А когда станет совсем темно и свежо, пойти в дом. Перед сном хорошо выпить стакан крепкого горячего чаю со свежим вареньем.

Вспомнив о чайнике, Петр Фомич заспешил на веранду. Чайник давно кипел. Пар вырывался из носика, брякал крышкой. Обжигая пальцы, Петр Фомич погасил керогаз, понес чайник в кухню, где уже возилась около печки его сестра Прасковья.

Выпив чаю, Петр Фомич пошел в контору. Надо было вызвать главного механика и поехать с ним на пятое отделение. Там не ладится с тракторами: один стоит с самого начала сева, у второго вчера подшипники полетели. Зиму в потолок плевали, анекдоты рассказывали, а теперь вот морочься.

Петр Фомич неожиданно подумал о том, что человек почти всегда считает себя непогрешимым. Собственное «я» всегда чисто и прозрачно, как стеклышко. Виноваты всегда другие. Вот и у него так, пожалуй. С Татьяной не ладится — она виновата. Трактора стоят — тоже виноват кто-то, но только не директор. И вот Хвоев стал уже виноват…

Вчера Хвоев не пробыл в его кабинете и пятнадцати минут, как позвонили из райкома. Девушка-секретарь спрашивала, не появился ли Валерий Сергеевич.

— Появился, вот он, рядом. — Петр Фомич подал Хвоеву трубку.

Из разговора Грачев понял, что приехал кто-то из Верхнеобска, и Хвоеву необходимо срочно вернуться в райком.

— Ладно, приеду. — Хвоев сердито сунул трубку Петру Фомичу. Тот положил ее на рычаг и поймал себя на том, что доволен поспешным отъездом Хвоева. Посторонний глаз всегда найдет, за что зацепиться. Это он по себе знает, еще когда был председателем райисполкома. И потом Петр Фомич с первого взгляда понял, что Хвоев не в духе. А «дух» — великое дело. Когда человек не в духе, он может ни за что разгром устроить.