Дорога на плаху - [121]
Первое, что спросил после приветствия мамы Борис, это о почте, и, услышав отрицательный ответ, посерел лицом, словно на него стряхнули тяжелую гранитную пыль.
— Боря, прошло очень мало времени. Собраться и приехать сюда не просто, — пыталась смягчить молчание Евгении мама, будто вопрос поездки решен в их пользу. — Надо набраться терпения. Давай примем утренний туалет, умоемся и позавтракаем. Я в заводской столовой напекла утречком пирожков, правда, тесто немного перекисло, магазинное. А так ничего получились, начинка из яблочного повидла, творога и картошки.
Валентина Александровна ухаживала не только за своим сыном. Она протирала лицо влажным полотенцем всем четверым тяжело раненым офицерам, которые были еще прикованы к кровати. Часто появлялся Бакшин, количество бинтов на голове у него уменьшилось, и Василий был доволен своими болячками, которые заживали на нем, как на собаке. Он помогал раненым справлять нужду, вот и сейчас в руках у него были пустые судна.
— Доброе утро, Валентина Александровна, — сказал он, широко улыбаясь, — мы тут с мужиками кое-что уже проделали, теперь умоем их и за завтрак.
— Доброе, Василий, — ответила Валентина, — что бы они без тебя делали? У меня пирожки в сумке, больше двух десятков. Сегодня утречком напекла. Боря их так любит.
— Еще бы, горяченькие?
— Да, я завернула их, чтоб не так остыли.
Вдвоем они быстро умыли раненых, и мама раскрыла сумку: оттуда пахнуло домашней кухней. Кроме пирожков в сумке стоял большой китайский термос со свежезаваренным травяным чаем, и вскоре аромат его разлился по палате. Борис мертвенным взглядом следил за приготовлением завтрака и, щадя маму, через силу съел два пирожка, Василий — четыре, по три — остальные, хваля Валентину Александровну за стряпню.
В одиннадцатом часу в палату пришел лечащий врач для осмотра раненых. Валентина Александровна ушла смотреть почту.
— По-прежнему тоска в глазах, молодой человек, она поразит тебя, как гангрена, — выговаривал он Борису. — К тебе же приехала мама и шанежек напекла, ничего вкуснее я не едал.
Борис вымученно улыбнулся.
— Вы правы, док, мама у меня искусница.
— Так пожалей свою маму, ты мужественный человек и должен сам своим видом ободрять маму, которая, глядя на тебя, извелась. Похудела, поблекла.
— Док, я исправлюсь.
И тут, как гром среди ясного неба, мамин голос:
— Боря, она прилетает сегодня, вот телеграмма! — мама стояла в дверях. Доктор глянул на Бориса и увидел, как в глазах раненого полыхнула радость, и ему все стало ясно. «Вот главное лекарство: она прилетает сегодня!»
— Желаю радостной встречи, — сказал док, и удовлетворенный перешел к следующему пациенту.
Подошла мама с телеграфным бланком в руках, и в глазах Бориса навернулись слезы счастья.
— А вдруг она меня не примет такого? — высказал сомнение Борис.
— Что ты говоришь, сынок! Человек, переживший личную трагедию, никогда не захлопнет сердце перед болью друга.
— Но мне нужно не сострадание, а большее!
— Сынок, ты потерял ногу, но не сердце, а оно у тебя осталось прежнее, как, надеюсь, и у Евгении.
— Спасибо, мама, ты настоящий друг, — глаза у Бориса засверкали огоньками надежды. — Мне бы привести себя в порядок, побриться, а то ведь стыдно, как опустился!
— Конечно, я принесу все для туалета, даже попробую вымыть тебе голову.
— Это было бы здорово! Я пропах потом и лекарствами. Какова теперь стала Евгения? — Борис волновался, и перемена в его настроении передалась маме, соседям по койкам, которым тоже наскучило уныние с безрадостной перспективой будущего. Они тоже зажили волнением своего товарища по несчастью, принялись прибирать свою внешность.
Пришел Бакшин и удивился перемене в настроении друга.
— К нему невеста сегодня приезжает из Омска, — громко проинформировали его соседи.
— Вот это правильно, — заулыбался Бакшин и разразился словоохотливостью, которая за ним сильно-то не наблюдалась. — Я сразу же предлагал ему вызвать Евгению. Давай, мой друг, я помогу тебе побриться. Это же, какое приятное дело, бриться перед встречей. Я в свое время, идя на свидание, непременно брился лезвием. Чище и краше выглядишь. Запах одеколона дольше держится. Да-да. Эх, как новая копейка будешь сверкать!
— Нет, прапорщик, как новый юбилейный рубль! — не согласился сосед по койке. — А это посолиднее.
— Пусть будет так, — согласился прапорщик. — Я бы пожелал ему на золотой червонец.
Через час Борис выглядел куда приятнее, глаза его, к всеобщему удовольствию, заблестели, на матовом лице появился легкий румянец.
Евгения вошла в палату как ангел красоты и нежности. Походный брючный костюм серого цвета отчетливо рисовал ее стройную фигуру, строгая, но элегантная прическа, открытые и яркие голубые глаза, в которых смешались тревога, радость и доброта, поразили воображение не только парней, лежащих в палате, но и самого Бориса, рисовавшего себе несколько иную Евгению, все еще с грузом прошлых потрясений. Теперь он увидел раскрепощенного человека, сильного духом, способного на самопожертвование. Особенно пленила в ее облике новая черта — величественная гордость, скорее всего за свою миссию, за то, что она нужна человеку тяжело страдающему от ран, взявшуюся переложить на себя часть его мучений.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.