Дорога на плаху - [123]
«Но зачем, разве мы не вернулись на землю любви?» — бормочет Евгения и снова забывается беспокойным сном.
Борис понимал состояние своей невесты и проявлял чуткость и сдержанность, хотя с каждым днем ему все труднее давались сеансы спокойствия. Он умел ждать и ждал, когда Евгения полностью освободится от тяжести прошлого и доверится ему. Но когда это произойдет?
«А тогда, когда все и свершится!» — отвечал его внутренний голос. Борис соглашался с голосом, но форсировать события не смел.
Еще в госпитале Борис быстро научился ходить с помощью костылей, но они его не устраивали, и он поговаривал о хорошем протезе, когда нога окончательно заживет. Дома они обсуждали эту проблему.
— Дай срок, — без тени сомнения говорил Борис, — я научусь не только ходить, но и танцевать. Не я первый, не я последний. Вспомним Маресьева.
— Да-да, Боря, ты сильный. С Божьей помощью у тебя все получится, — отвечала Евгения, и Борис видел, как светятся счастьем и радостью ее глаза. Он привлек ее и жадно поцеловал в губы. Она задохнулась от избытка чувств, расслабилась, охотно отвечая на ласку. От него несло мужской силой, запах его тела, сильные руки, обхватившие ее за талию, широкая колышущаяся и горячая грудь вскипятили в ней страсть, и страх отступил. Он потонул навсегда в чувствах, крепких, как якорный канат на линкоре, и она поняла, что иначе не может быть. Начавшаяся игра, это сама жизнь. Она подталкивает их к тому вечному действу, на котором держится мир, и не будь его — все исчезнет, вымрет, потому грех сдерживать себя против того естественного, чем наградил Бог, коль они решили быть вместе.
Они были одни. Утомленные водопадом чувств, они на некоторое время примолкли, и лишь счастье сладкой истомой блуждало на их лицах, потом оно шевельнуло улыбкой губы, засветилось огоньками в глазах.
«Все прекрасно?» — спрашивали его огоньки.
«Да, все чудесно!» — отвечали ее светлячки.
«Нам больше нечего бояться», — шептали его губы.
«Да, все кануло в лету», — отвечали ее.
Она увидела себя осколком солнца, залетевшего в его руки-зеркала, и многократно отражаясь в них, залила своим светом-любовью все вокруг, согревая и его, и долы, в которых от лучистого тепла поднимались и цвели травы, среди которых величаво и горделиво росла желтая роза, как символ надежды и изобилия, того изобилия, что дают творения при взаимной и глубокой любви.
Часы пролетели, как одна минута, и шорох у входной двери едва не застал их врасплох: это пришла мама, с порога звучно окликнула:
— Боря, Евгения, вы готовы к поездке в аэропорт? Я сейчас утолю жажду и жду вас в прихожей.
Евгения в испуге подхватилась, озорно глянула на Бориса, который откликнулся:
— Да, мама. Через пару минут будем готовы. Мы так увлеклись планами на будущее, что просмотрели час твоего прихода.
— Это прекрасно, по дороге расскажете мне о своих планах, — ответила мама, проходя на кухню. Там она откупорила бутылку минеральной воды и с наслаждением выпила ее стакан. Присела, собираясь с мыслями. Она все думала, как же лучше разместить гостей в своей маленькой квартире. Еще в госпитале она близко познакомилась с мамой Евгении, нашли общий язык и расставались подругами. Часто перезванивались и когда выяснилось, что между их детьми серьезные отношения и намерения, Константин Васильевич высказал желание сначала приехать в гости на недельку, но потом родилась идея переехать в Новгород на жительство. Все выглядело на первых порах проблематично, но идея крепла, и вот они ехали на разведку.
«Ничего, обустроимся. В тесноте, да не в обиде. Мужчины будут спать в одной комнате, мы, женщины, в моей спальне».
Вскоре Борис застучал костылям в прихожей, и Валентина покинула кухню. Надев демисезонные куртки, женщины пропустили вперед Бориса, а через несколько минут усаживались в автобус, идущий в аэропорт. В салоне было тепло, несмотря на промозглую ноябрьскую погоду, но не очень располагало к разговору. Молодые люди, усевшись на одно сидение, а Валентина Александровна справа от них, молчали, думая о предстоящей встрече. Город мелькал в окнах автобуса огнями реклам и уличных фонарей, автомобильными фарами. Евгении приятно было катить в ожидании встречи с родными, она молчаливо прижималась к Борису, он в ответ улыбался, утверждая, что все будет хорошо. В порт они прибыли перед самым прилетом лайнера. Евгении не терпелось увидеть родителей, и если бы можно было побежать на взлетную полосу, она бы побежала и встретила своих родителей прямо у самолета. Валентина Александровну заняла Евгению разговором о том, как она решила разместиться в ее тесной квартире, о предстоящем ужине и время пролетело незаметно. И вот в толпе пассажиров она первая увидела своих родителей и бросилась в их горячие объятия. Сначала к маме, потом к папе, целуя любимые лица.
Валентина и Борис с улыбками на устах смотрели на бурную встречу.
Константин Васильевич с удовольствием пожал и поцеловал руку Валентины Александровны, обмениваясь при знакомстве обычным «очень приятно!».
Собранное застолье получилось обильным, веселым и откровенным, словно эти люди множество раз собирались вот так попировать, поговорить, помечтать. Константин и Борис пили водку, женщины — красное вино. Настороженный блеск в глазах у Константина Васильевича и, особенно у Наталии Михайловны, как заметил Борис во время приветствия в зале аэровокзала, исчез. После выпитых рюмок водки и вина гости полностью расслабились, у будущего свекра заиграл на лице румянец, придавая ему моложавость. Наталия Михайловна тоже преобразилась за столом, видя счастливых дочь и Бориса, которого она боготворила.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.