Дорога на плаху - [122]

— Боря, я так рада тебя видеть, я так счастлива встречей с тобой! — Она подошла к кровати, присела на край и поцеловала его в воспаленные губы.

— Евгения! Как же долго я тебя ждал! — Он привлек ее к себе здоровой рукой, обхватив за шею, почувствовал, как волна огромной жизненной силы хлынула в него, заполнила все его клеточки, сердце застучало громче и чаще: «Это любовь, это любовь, это любовь! Любовь спасет жизнь!»

В палату несмело вошла Наталия Михайловна, тревожным взглядом окинула помещение и, увидев нежные и искренние отношения своей дочери и Бориса, прослезилась, обняв шедшую следом за ней Валентину Александровну.

— Я уверена, они будут счастливы! — сказала Наталия Михайловна. — А это для меня все!

— Дай-то Бог! — откликнулась Валентина.

— Боря, милый, скажи мне, что с тобой случилось, ты так исстрадался, я знаю, тебе без меня плохо. Теперь я с тобой, и ты быстро поправишься, встанешь на ноги, — говорила Евгения со слезами на глазах, не видя никого и не слыша, кроме одного дорогого человека.

— Евгения, я вынужден тебя огорчить, встану я только на одну ногу. Ты должна это знать с первой же минуты, — голос у Бориса зазвенел, как натянутая струна.

— Это для меня ничего не меняет, милый мой. Помнишь, как ты вытащил меня с того света и болота? Мне стало известно все о моем прошлом… — Евгения в упор смотрела на Бориса.

— Евгения, ты получила досье? — ужаснулся Борис.

— Да, но это ничего не меняет. Я все знаю о себе, и прошлое меня более не страшит. Но не это теперь главное — твое здоровье. Оно также драгоценно для меня, как и для тебя.

— Без тебя оно ничего не стоит!

— Пусть будет так, но мы теперь вместе! Я постараюсь вытащить тебя в жизнь. В нашу жизнь, если ты не возражаешь.

XXII

С тех пор, как Бориса выписали из госпиталя, и Евгения повезла его в отчий дом, она стала бояться ночи. В купе поезда она впервые глубоко и бесповоротно осознала, что Борис — ее судьба. Сидя на нижней полке, на которой лежал он, ощущая его горячее тело и сжимая в своих руках его кисть, она смотрела на милое спящее лицо и слушала перестук колес. Они доносили: «Он твой, он твой, он твой!»

«Да, — соглашалась Евгения, — он мой, а я — его!»

Она мысленно представила дальнейшее и ужаснулась. По приезду домой она вынуждена будет остаться в его квартире, а с наступлением ночи. Нет, этого не произойдет. Во всяком случае, так быстро, она отодвинет начало близости. Предлогов масса: и присутствие его мамы, и его еще не совсем зажившая культя, и, больше причин не находила и Евгения растерялась. Может так случиться, что мамы не окажется дома, нога заживает не по дням, а по часам, и желание овладеть ею у Бориса станет настолько сильное, что сломает выдвинутые условности. Ведь он любит ее, и она тоже, а стало быть, препятствий никаких нет. Но она все же боится последствий. Хотя Борис никогда не возвращался к теме несчастий с ее детьми, она-то не могла не думать о странном стечении обстоятельств и их результатов. Евгения не раз читала в прессе о сожительстве отца и дочери, рождении вполне нормального ребенка. Что это? Работали гены дедов или прадедов, а у нее родительские? Ей просто не повезло. С другой стороны, она ужасалась обратному развитию событий: будь ее Василек здоров, кровные брат и сестра продолжали бы совместную жизнь! Но, видно, Богу это не угодно, и Он вынес такое решение. Знает ли современная история человечества многолетнюю интимную жизнь ближайших родственников? Что-то подобное было в средневековье, когда папа Римский сожительствовал с дочерью. Как все это ужасно даже для варварских времен! Ее спасает то, что она не знала о родстве.

Но теперь все другое. Полная гармония. Они совершенно разные люди, глубоко любящие. Ни какие испытания и несчастья не властны над их любовью. В конце концов, она современная женщина, и прибегнет к достижению медицины. И все же она боялась ночи, хотя знала, что ночью-то ничего произойти не могло, поскольку за стенкой в другой комнате с тонкими, плохо закрывающимися дверями под стеклом, находилась его мама.

Они долго решали, как лучше разместиться в двух небольших комнатах.

— Борису нужен покой, — говорила мама, — его следует поместить в мою спальню, а нам с Евгенией разместиться в гостиной, где стоит телевизор.

— Мама, о каком покое ты говоришь? — удивленно смотрел Борис на маму, — мне обрыдло лежать в госпитале, там я выспался на несколько лет вперед. Не будешь же ты сидеть вместе с нами, ждать, когда закончатся передачи по телевидению. Тебе же надо отдыхать.

— Ты прав, Боря, спи на диван-кровати, что стоит в гостиной, а для Евгении в спальню перенесем кресло-кровать. Я посмотрю фильм или концерт и уйду к себе. Евгения может оставаться возле тебя столько, сколько пожелаете.

Жизнь показала, что рассудили они правильно. Влюбленные засиживались подолгу. Они смотрели все передачи подряд, мало вникая в иные, поскольку больше были заняты поцелуями, тихими разговорами о будущем, о пережитом, о недалеком детстве, о любви, о ее глубине и бесконечности, или о скоротечных чувствах и краткости. Им никогда не было скучно и никогда не хотелось расставаться. Далеко за полночь, утомленная поцелуями, но с неутоленной страстью, и все же счастливая, Евгения на цыпочках шла в спальню Валентины Александровны, бесшумно опускалась на постель и долго лежала с открытыми глазами, видя перед собой своего Бориса. Спала плохо, часто просыпалась с одним и тем же сном: она видит бегущий по полю Вихрь. Вот он приблизился к ней. Она помнит предание, знает, как надо действовать и решительно чем-то острым ранит его в грудь. Вихрь замирает и рассыпается по полю пеплом, а она собирает его, чтобы воскресить и полюбить.