Дорога на плаху - [119]
— Он отпустит, он знает, как я тебя люблю и желаю счастья, — мать пошла за ножом на кухню, чтобы вспороть плотную обвертку бандероли.
— Что там, мама, от Бориса?
— Сейчас, дочка, вскрою, — мать осторожно разрезала бумагу.
Евгения решительно вытащила большую вещевую сумку из шкафа, остановилась, думая, что же брать в дорогу.
— Ну что там в бандероли? От него?
Мать развернула бумагу и увидела копии каких-то вырезок из газет, она не знала их содержание, но хорошо помнила наказ мужа, чтобы ни в коем случае Евгении не попали в руки публикации Красноярских газет по ее делу. У несчастной женщины затряслись руки. Мать, едва не падая в обморок, стремительно подняла подол платья и сунула все под резинку панталон. Она едва успела выдернуть назад руку, как на кухню вошла Евгения.
— Ну что ты молчишь, мама? Где содержимое пакета? — спросила дочь, недоуменно поглядывая на оторопевшую и побледневшую мать.
Та, как рыба, беззвучно открывала и закрывала рот. Евгения, подозрительно глядя на мать, прошла к столу, на котором лежала разрезанная обвертка бандероли, взяла ее и увидела свои фото в анфас и в профиль, те, которые были в ее деле, небольшие и невыразительные. Они лежали сверху любимой ею, Анатолием и всей семьей фотографии, сделанной сразу после свадьбы. Евгения была тогда так счастлива, так счастлива, что не видела вокруг себя никого, кроме Анатолия. Это счастье и было отражено в ее глазах на портрете.
— Что за фокусы, кто это надсмехается? Не Анатолий ли? И это все?
— Да, Женечка, все. К чему бы это? — ухватилась за спасительные фотографии мать.
— Странно, если не сказать большего. И все-таки, в бандероли было еще что-то, ты, пожалуйста, не скрывай от меня, покажи, — Евгения подозрительно посмотрела на руку мамы, которой она придерживала засунутые под подол документы. — Что у тебя там, ты что-то прячешь?
— С чего ты взяла? — Мать похолодела от возможного разоблачения, убрала, деревянную руку с живота, давая понять, что ничего там нет, но Евгения внезапно схватила за слегка выпирающую шишку и почувствовала под рукой бумагу.
— Мама, немедленно покажи мне все, что ты спрятала! — гневно проговорила Евгения. — Это касается Бориса?
— Нет! — в отчаянии воскликнула мать.
— Тогда кого же, вас или меня? Почему ты из этого делаешь тайну? Я всегда нехорошо относилась к нашему бегству из Красноярска. Какую пилюлю преподнес наш родной город на этот раз? Я хочу знать. Но что бы там ни было, я не откажусь от своей поездки к Борису, ему нужна моя помощь, ему нужна я! Я! Так что изволь выложить все на стол.
— Женечка, может, не надо? — нерешительно протестовала мать. — Это все так ужасно, это касается тебя и нас всех. Поверь мне.
— Тем более! Я пережила такие жуткие часы и дни, и не хочу, чтобы неизвестность тащилась за мной, висела дамокловым мечом, который все равно когда-нибудь сорвется. Пусть уж лучше сейчас, в эти решительные минуты, когда я бросилась на спасение жизни Бориса, потому что тоска его убьет, а любовь спасет. Ты понимаешь, мама — только любовь спасет человека в таком положении! Она, кстати, как воздух нужна и мне! Так что изволь, мама. — Евгения сотрясла Наталию Михайловну за плечи, и из-под платья выпал лист. — Ну вот, за тебя это сделало Провидение. — Евгения нагнулась, подняла лист и прочла заголовок газетной статьи:
«Покойная актриса Савинова не оставляет в покое гангстеров. Пуля Парфенова обрывает жизнь Костячного, но спасает намеченные шефом жертвы».
Евгения прошла в комнату опустилась на диван. Пепел прошлого осыпает ей дорогу в будущее. Плачь ее младенцев донесся из-под земли. Евгения жадно впилась глазами в строчки, бледнея с каждой секундой.
— Женя, я не знаю содержание, но там что-то ужасное, прошу тебя не читай! — взмолилась мать. — Ради всего святого, пожалуйста, не читай!
Но Евгения продолжала затуманенным взглядом бежать по строчкам, и когда дошла до того места, где говорилось, что она и Анатолий — кровные дети Савиновой и Костячного, фамилии эти заискрились, взорвались, ударяя девушку в самое сердце, она вскрикнула и потеряла сознание. В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Рябуша.
— Наташа, что происходит с Женей? — тревожно спросил он, бросаясь к дочери и, увидев в ее руках зловещую газетную вырезку, панически закричал: — Как она попала ей в руки! Это же равносильно гибели!
Отец вырвал из рук бесчувственной дочери газету, в клочья изорвал ее, затем принялся приводить несчастную в чувство.
— Убери немедленно все и сожги! — кричал он жене, которая остолбенела посередине комнаты, но, услышав приказ мужа, бросилась его исполнять. — Женя, Женечка, с тобой твой папа. — Он побежал в кухню набрал в кружку воды, вернулся и брызнул в лицо дочери. Она открыла глаза.
— Папа, это правда?
— Что, правда?
— Информация в газете: я и Анатолий кровные?
— Женя, я ничего не хочу объяснять, кроме того, что ты моя и мамина дочь. Ты же множество раз видела фотографию, как мама кормит тебя грудью.
— Да, это неоспоримый факт, но газета? В ней такое написано! А я пыталась в своей неполноценности обвинить вас! — глаза ее пылали не то гневом, не то безумием.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.