Дорога к счастью - [88]

— Дай мне эту записку, — попросил Биболэт.

— Дам, когда отсюда уеду, но пока я здесь, боже упаси! Отдать для того, чтобы меня потом убили!

— Ну, хорошо, это неважно, — прикинулся равнодушным Биболэт. — Нетрудно догадаться, кто может подбросить такие записки. Они занимаются вредительством не только на парниках. Лучше посоветуй нам, как обеспечить водой парники. Что если мы выроем колодец?

— Колодец здесь слишком глубоко придется рыть, вода будет холодная; ее надо сначала разливать по чанам, греть на солнце, а потом только поливать. Легче, пожалуй, в бочках с реки возить. Да, кроме того, здешняя колодезная вода не подходит для рассады, она жесткая.

— Тогда скажи вот что: сколько дней еще можно промедлить с посевом семян в парниках? Каков окончательный срок?

— И сейчас мы уже запоздали. Теперь уже можно рассчитывать только на хорошую, сухую осень.

— Но если ты в такой момент бросишь дело и уйдешь, тогда и тебя придется считать врагом! А сделать так, чтобы тебя никто не мог тронуть, это наше дело. С этим я согласен. Обеспечить через пять дней парники водой, каким бы то ни было способом — тоже наше дело. Это мы берем на себя. А выращивание рассады и хороший уход за табаком — это твое дело. После того как рассада будет удачно высажена в грунт, — обещаю тебе благодарность и премию. Я верю, что ты честный человек. Длинного разговора и спора здесь не нужно. Давай руку: заключаем с тобой договор на честное выполнение условий каждой стороной!

Биболэт протянул руку греку, тот с опаской, неуверенно и медленно протянул свою и сказал:

— Мне-то что, я люблю табачное дело. Если дадите возможность работать — я работу люблю. Но боюсь, что за пять дней в этом ауле не обеспечишь воду. И наш честный уговор окажется напрасным. Но я все-таки буду надеяться на тебя. Я вижу, ты более деловито организуешь дело.

Лицо грека просветлело и, улыбнувшись, он показал редкие, крупные, пожелтевшие зубы.

После этого Биболэт расстался с ним и один направился в сторону огородов, к реке.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вечером, вернувшись в сельсовет, Биболэт увидел в коридоре Доготлуко. Оба бросились друг к другу, крепко обнялись. Пока они сыпали обычные при неожиданной радостной встрече горячие слова и вопросы, из сельсовета вышла Нафисет.

— И Нафисет приехала!.. — вырвалось у Биболэта.

— Нас распустили на каникулы раньше срока, и вот мы здесь. Приехали, чтобы помочь организовать праздник Первого Мая, — сказала Нафисет, просто и непринужденно подавая руку Биболэту.

Это ее спокойствие, холодок и некоторая официальность мгновенно погасили вспышку радости у Биболэта.

Не находя, что сказать, он некоторое время стоял и молча рассматривал Нафисет. Отражение радости как бы застыло в его глазах, и в эту минуту он имел странный вид.

Он машинально рассматривал новое одеяние девушки: модный коротенький жакетик, белый берет на волосах, простые желтые туфельки. «Студенческое обличье идет к ней», — отметил он про себя, но боялся заглянуть в ее глаза. Впрочем, он быстро оправился и с заметной наигранной веселостью произнес, обращаясь к обоим:

— В таком случае, вы приехали во-время, сейчас вы очень нужны здесь. Пойдемте, поговорим. Погодите: когда же Первое Мая, сколько дней осталось? Я здесь закружился совсем…

В голосе Биболэта зазвучала нотка искусственной дружеской непосредственности. Но глаза его пристально следили за Нафисет. Вот она взглянула на него прямо, просто, чуждо. Это возвратило ему способность видеть и рассуждать трезво. И теперь он заметил в ее взоре затаенные обиду и грусть. Такое выражение у нее было, когда они пришли к ней на утро после ее похищения: этого никогда не забыть Биболэту! Часто думал он и до сих пор не мог понять странного ее взгляда… И теперь, когда он разговаривал с нею, мысль его все кружилась вокруг этого же вопроса. Внезапно блеснула у него догадка: «Если она может держать так долго обиду в сердце, у нее не так скоро пройдет и любовь. Но было ли у нее чувство к нему? Прошло уже три года…»

— До Первого Мая осталось только два дня, — произносит Нафисет с еще более заметным холодком. Но глаза ее встречаются с глазами Биболэта: он смотрит на нее с обидой, укором и нежностью, старательно ищет желанной ответной искорки участия. Нафисет не выдержала и робко отвела взгляд.

Горячая волна радости вновь хлынула в душу Биболэта: «Нет, не ошибся, она тоже любит! Но за что же она так крепко обиделась на меня? Может быть, моя невнимательность, недогадливость заставляет ее так страдать?»

— В комсомол вступила? — дрогнувшим голосом, мягко спросил он.

— Да, вскоре после того дня…

В сельсовет вошел Халяхо. Все такой же кругленький мохнатый старичок, и палка впереди него идет. Но сегодня он необычно встревожен. Несмотря на то, что они три года не виделись, у Халяхо не находится обычного, старческого приподнято-витиеватого селяма и туго скрученной многозначительной шутки. Видно, ему не до селяма теперь: он поспешно подошел, бегло поздоровался и без околичностей, тревожно сказал:

— Биболэт, я к тебе. По одному делу надо поговорить. И ты тоже, Доготлук, послушай.

Халяхо вывел их из сельсовета и, когда они зашли за угол здания, начал тревожным шепотом: