Дорога к счастью - [34]

Вот Нафисет подошла к ведру и принялась наливать в кумган воду. Наклонившись над кумганом, она сохранила гордую прямоту стана — не согнулась,, а как бы переломилась в талии.

«И в кого это она уродилась?» — вздохнула Хымсад и отошла от двери.

Карбеч, приготовившийся к омовению, принял кумган у порога и попросил:

— Вынеси мне скамейку, доченька!

Нафисет вернулась со скамейкой и полотенцем. Старик шевельнул бровями и спросил:

— Что ты делаешь в саду, доченька?

— Ландыши сажаю.

— Как ты сказала? — Карбеч приставил к уху ладонь.

— Ландыши…

— Какие это ландыши?

— Цветы такие, с беленькими колокольчиками. Мне их учительница показала в лесу! — пояснила Нафисет.

Карбеч посмотрел на нее как-то особенно внимательно, подошел, погладил ее по голове и торжественно произнес:

— Аллах да сделает, доченька, твою жизнь долгой и счастливой…

Нафисет заметила в глазах дедушки глубокую грусть. Но она не могла понять причину этой грусти и особой торжественности его слов, произнесенных им так, точно он благословлял ее в дальний и опасный путь.

Старик сел, безжизненно свесив руки в густом переплетении мутно-синих вен. Поставив кумган у ног, он поглядел на его кичливо откинувшееся горлышко и сказал тихо, словно обращаясь к кумгану:

— А мы жизнь прожили и не замечали цветов и, как скотина, топтали их ногами… Живи, доченька, украшай свою жизнь цветами и человечностью…

В этот момент скрипнули плетневые ворота, и во двор вошел Доготлуко. Прямой, подтянутый, сохранивший военную выправку, он нес подмышкой сверток кумача. Тень его фигуры, тонко перетянутой в талии, широкой в плечах и у раструба гимнастерки, гигантским муравьем бежала сбоку.

— Добрый день, Карбеч! — с застенчивой учтивостью сказал он и обменялся с Нафисет улыбкой.

— Аллах да продлит твою жизнь, сын мой! — ответил Карбеч и прибавил, глядя на сверток: — Горящую, как огонь, материю купил ты!

— Это для первомайского праздника, — объяснил Доготлуко. — Я хочу попросить Нафисет написать на этой материи несколько слов по-адыгейски.

— Написать! Да разве я смогу!.. — с неподдельным ужасом воскликнула Нафисет.

Карбеч шевельнул бровями:

— Что за первомайский праздник?

— Это праздник трудящихся всего света, — объяснил Доготлуко. — В этот день они дают знать буржуям, что все трудящиеся — братья и что они сообща будут бороться против буржуев.

— Нашего бедного адыгейского крестьянина они, наверное, не примут в содружество… — грустно, как бы про себя промолвил Карбеч.

— Для трудящихся нет разницы между адыге, русским, французом и другими народами!

— Если так, то это хорошо! — вздохнул старик и, чуть помедлив, прибавил: — Когда крестьяне боролись сообща, они побеждали. Во время «Пши-уорк-зао» бжедугские крестьяне прогнали своих кичливых князей.

— Но как я буду писать? — вмешалась в разговор встревоженная не на шутку Нафисет.

— Красками! — коротко сказал Доготлуко и обернулся к старику: — Карбеч, ты плотник, у тебя, наверное, найдется белая краска?

— Где-то у меня было немного белой краски. Я поищу.

— Но как же я буду писать? — не унималась Нафисет. — Я никогда не писала на материи…

— Сделаешь, сделаешь, доченька! — успокоил ее старик. — Это только сначала кажется трудным. Как говорится: «В непочатом деле змей сидит». Когда же будет праздник?

— Послезавтра! — ответил Доготлуко.

— Ой, один день только остался! — все более отчаивалась Нафисет.

— Да, осталось немного. Ну, ничего, постараешься — сделаешь! — сказал Карбеч. И, увидев мелькнувшую в дверях сакли фигуру Хымсад, к которой Карбеч всегда питал некоторую неприязнь из-за ее жесткости к Нафисет, прибавил: — Ты здесь, в моей комнате пиши, а то там тебе не дадут…

Поздно вечером, когда в большой сакле погас свет, в домике Карбеча началась работа. Над разостланной на полу кроваво-красной полоской материи согнулись две фигуры. Карбеч, как ночной сыч, отбрасывая мохнатую тень, сидел на скамеечке. Нафисет же, на коленях, низко согнувшись над красным полотнищем, неумело выводила податливо-мягкой кисточкой неровные витки адыгейских букв.

— Не так, не так, доченька! — закричал старик, приглядевшись к ее работе.

— Ты не сердись, дедушка, я ведь в первый раз пишу, — робко взмолилась Нафисет и, приподнявшись, растерянно посмотрела на кривую линию букв.

— Я не сержусь… Но нельзя же так неровно делать! — сбавив тон, но все еще ворчливо проговорил Карбеч.

— Как же сделать, чтобы строчки ровные получались?

— Подожди, доченька! Здесь надо применить наше плотницкое искусство! — Карбеч с усилием поднялся, достал из ящичка, стоящего под кроватью, огрызок карандаша и плотницкую линейку и подал их Нафисет.

— Надо сначала по линейке обвести буквы, а потом красками. Вот как делают!..

В это время в большой сакле Хымсад таинственным шепотком поведала мужу о том странном занятии, за которым она сегодня застала Карбеча.

— Е-е-е, — сказал на это Багадир, — я его за этим занятием каждую весну вижу. Он у нас бедовый старик — не хочет старости сдаваться, вот и пытает силу. В прошлом году он довольно ловко подтянулся на кольях, а теперь, стало быть, оплошал. Ну ничего, он еще, может быть, поправится.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В закатных сумерках Карбеч одиноко сидел у порога своего домика.