Дорога к счастью - [12]

«Правда все это, — сознавалась она самой себе. — И я могла бы сказать, что это только малая доля правды».

То, что брат ее умел рассуждать так глубоко и значительно, возбуждало в ней гордость и вместе с тем тревогу.

«Аллах с ней, с этой правдой и с нашим житьем! — думала она. — Мы всегда страдали и будем страдать, пусть только Лэт не бьется над этим и не ссорится с людьми».

Биболэт чувствовал, что больно кольнул Юсуфа, но не жалел об этом. Он хорошо знал, что Юсуф не способен всерьез задуматься над всеми этими важными вопросами, и в то же время считал, что, будучи грамотным и неглупым, Юсуф мог бы быть полезен в ауле. «Нужно объясниться с ним», — подумал Биболэт, но, заметив тревогу на лице сестры, решил отложить это объяснение.

Они простились с Айшет и перешли в кунацкую. Здесь, уже раздеваясь, Биболэт возобновил разговор:

— Как фамилия Нафисет? — спросил он, расстегивая плетеные пуговицы на воротнике бешмета.

— Устанокова, — буркнул Юсуф и тут же поторопился добавить: — Не беспокойся — они не уорки, а тфокотли[19].

— Напрасно ты стараешься уколоть меня, дорогой друг! — спокойно сказал Биболэт. — Я не люблю только тех уорков, которые до сих пор оберегают свою уоркскую спесь. С того времени, когда было уничтожено крепостное право, и среди уорков тоже произошло расслоение, то есть среди них появились и кулаки, и середняки, и бедняки. Так что не все уорки наши враги, так же как и не все тфокотли и пшитли наши союзники.

— Если ты действительно не терпишь девиц с уоркским духом, то мне за свою Куляц беспокоиться нечего: она может перещеголять заносчивостью родовитых уорков, хотя семья ее самая середняцкая.

— А Нафисет такая же спесивая, как ее сестра?

— Нет. Она не признает ни уорков, ни пшитлей.

— А кто из ваших парней ей нравится? — с притворным равнодушием спросил Биболэт.

— Я знаю нескольких парней, которые интересуются ею. Однако девочка никому не оказывает предпочтения. Но это неважно: ты ведь сам знаешь, — как только хорошенькая девушка чуть поднимет голову, на нее сейчас же начинается охота, и в конце концов ее заставляют выйти замуж. Поймают и твою Нафисет.

Биболэт неожиданно изменил направление разговора.

— А какие у тебя планы? — спросил он. — Думаешь и дальше болтаться без дела и бегать туда, откуда доносятся звуки гармоники?

— А что же мне делать? Я хотел бы поступить в совпартшколу, да меня не возьмут: сын кулака, как ты меня величаешь. Учиться на свои средства нельзя — не согласятся дома.

— Надо вести какую-нибудь полезную работу.

— А какую же?..

— Ну, если в ауле, да в наше время, не найти что делать!

Они еще долго беседовали, лежа в постели, и уснули лишь после первых петухов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Да не поразит меня аллах своим гневом, но разве мы живем по-человечески!.. Думаю, думаю и ничего не понимаю: живем мы, адыгейцы, в ауле, не видим дальше своего частокола и воображаем, что весь мир полон нами. Но мир велик! Много в нем такого, о чем мы понятия не имеем: и большое знание, и мастерство великое, и житье разумное, неведомое нам.

Так философствовал усатый геркулес по имени Мхамет, сидя напротив Биболэта в кунацкой Бехуковых. Простой дебелый парняга лет под тридцать, он, как балка, подпирающая накренившуюся хату, был единственным трудоспособным мужчиной в большой семье. Высокая фигура Мхамета, деловито мечущаяся в степи, была хорошо знакома одноаульчанам. Безропотно тащил он взваленное на него бремя. В летнюю страду у встречавшихся с ним аульчан складывалось впечатление, будто они видят Мхамета одновременно во всех концах поля: и на сенокосе, и на яровом клину, и на жнитве. И везде мощная, статная фигура его дышала бодрой уверенностью и спокойствием твердо стоящего на земле человека. Но Мхамет не закапывался в заботы о доме и семье: он оказывался в центре всякой более или менее солидной компании молодежи в кунацких аула, а его мощный голос, возносясь выше всех, вел запевалой старинные песни. В дни редких приездов Биболэта к Бехуковым Мхамет неотлучно бывал при нем, любил беседовать с ним, слушать его. И Биболэт тоже любил Мхамета, высоко ценил его вдумчивый ум и его честную и чуткую натуру.

По-бычьи вдавив голову в крутую шею, Мхамет сидел сейчас, наваливаясь грудью на стол и задумчиво глядя из-под густых бровей на позолоченный солнцем четырехугольник на полу, на котором в сладком оцепенении грелись осенние мухи.

— Эх… чем я заслужил такую жестокость своих родителей, что они не поучили меня хоть немного! — продолжал он. — Да не прогневается аллах, но покойный родитель заботился только о том, чтобы оставить мне какое-нибудь имущество… А что такое имущество? Утренняя роса: не успеешь оглянуться, и она испарилась. Главное в жизни — это знание. Валлахи, врет, кто говорит, что новая власть не умна. Она знает пользу людей, раз хочет учить всех.

Мхамет откинулся на спинку скрипнувшего стула и, прислонившись затылком к оконному косяку, негромко, грустно затянул старинную песню о «Мхамет-гуаза». Биболэт встрепенулся: он очень любил эту задумчивую мелодию, полную мужественной печали, но Мхамет пропел только два куплета и умолк. Глаза его, с поволокой печали и обиды, были устремлены куда-то в угол потолка.