ДОПРОС. Пьеса для чтения - [10]
Прокурор приоткрывает глухой шкап с напитками: бар.
— Вы, говорят, любите грузинский?
Поэт неопределенно хмыкает.
— Я так и подумал, — улыбается прокурор. — Будем французский!
Ставит на стол непочатую бутылку «Корвуазье» с портретом Наполеона на стекле.
Поэт смотрит и на бутылку, и на императора почти с умилением: давно не виделись.
Прокурор открывает тёмную, пузатую чёрную бутыль. Поднимает свой бокал и, прежде чем выпить, говорит совершенно, неожиданно серьезно:
— Давайте договоримся, пока мы оба трезвые.
— О чём? — встревожено вскидывается поэт: ему-то казалось, что всё серьёзное позади.
— О разговоре со Сталиным вы в своё время много кому рассказывали и рассказываете. Может, Сталин на это и рассчитывал. Но я не Сталин, мне паблисити в ваших кругах ни к чему. Поэтому давайте договоримся: о нашем разговоре, о его существе — никому ни слова. А? — вопросительно и твёрдо смотрит на собеседника.
Поднятый было бокал в руке у поэта замирает.
— Никому. — Голос прокурора тоже весьма твёрд. — В том числе и дома, в семье. В обеих ваших семьях, — чуть улыбается уголками губ. — Так будет лучше не только для вас, но и для меня. Ну, был вызван... Кое-как отвертелся... Лады?
— Лады, — хмуро кивает поэт.
— И чудненько, — прокурор с чувством чокается с поэтом. Оба выпивают залпом, как коньяк, особенно французский, грамотные люди, вообще-то, не пьют.
— Я в самом деле рад познакомиться с вами лично. Пусть даже и в столь сомнительных обстоятельствах. Анна Ивановна иногда читает мне ваши стихи... — говорит прокурор, закусывая лимоном.
Теперь уже поэт удивленно задирает брови.
— ...Она была моей стенографисткой в Нюрнберге.
— За умных стенографисток? — смелеет поэт, подвигая свой пустой бокал к бутылке.
— Как скажете... И за них тоже, — плещет коньяку в бокалы прокурор. — Ваши-то, небось, переживают?
Они выпивают теперь уже как положено, врастяжечку.
— Я вот и хотел попросить, — мнётся поэт.
— О ком? — настораживается прокурор: они ещё не настолько выпимши, чтоб море по колено, чтоб обещать всё, что заблагорассудится этому чудаку.
— Не беспокойтесь. Не о ком, а всего лишь — о чём.
— И о чём же?
— Действительно переживают. Нельзя ли звоночек сделать?
Прокурор хмурится. Повисает пауза.
На тумбочке рядом с диваном поблёскивает ряд телефонов, почти такой же длинный, как и в кабинете.
— Пожалуйста, — говорит, помедлив, прокурор.
Поэт поднимается и направляется к дивану.
— Не звоните по этим, — трогает его за рукав прокурор. — Погодите.
И вынимает из кармана широченных галифе массивную, на брусок динамита похожую «Моторолу», такую, какой она придёт в начале девяностых.
Протягивает.
Поэт взирает на неё со священным ужасом и берёт «Моторолу», как бомбу.
— Звоните хоть в XXI век. Потомкам, — усмехается прокурор. — А вообще, вы кого собираетесь предупреждать?
Поэт мнётся.
— Я вам советую: — говорит прокурор, наливая по третьей, — позвоните домой... Ну, — замечает недовольное движение собутыльника, — в первый дом...
Поэт вертит штучку в руках, потом осторожно надавливает на кнопки клавиатуры.
Они попискивают, и это современное попискивание раздаётся по всему зрительному залу.
— Але-о! — отвечают ему тоже на весь зал. — Вас слухають...
Поэт морщится, как от зубной боли.
Прокурор похохатывает, прикрывая рот ладонью: так манерно отвечать могут только домработницы.
— Дуня! — без предисловия шепчет в трубку, как будто это радиопередатчик, поэт. — Передайте нашим, что со мною всё в порядке. Я скоро, — смотрит сперва на бутылку, потом на прокурора, — буду ... дома.
«Нашим» произнесено с явным нажимом.
И бережно, как младенца, укладывает трубку на стол. Клавиатурой вниз.
Прокурор хохочет теперь уже в полный голос:
— Ну, вы конспиратор даже больше, чем я думал! Не зря писали на революционные темы.
Поэт смущенно улыбается.
— А вообще, прекрасно сказано: «Вас слухають!» Вас слухають! — вы это запомните, дорогой поэт. И вас, и нас.
Поднимает бокал и с озорством стукает им о бокал поэта. Звон раздаётся тоже на весь зал: как будто хрусталь разлетелся.
— Угощайтесь! — подвигает видимо заранее приготовленные буфетчицей деликатесы. — Икру берите ложкой. Не люблю размазню...
— Благодарствую, — как-то по-поповски отвечает хмелеющий поэт.
— Вы куда отсюда поедете?
Поэт пожимает плечами. Вопрос застаёт его врасплох.
— Не обижайтесь ещё на один совет...
Поэт вопросительно вглядывается в собеседника.
— У вас появляется замечательная возможность: удрать от них обеих сразу! Машину дам в любую сторону. Ну, — спохватывается, — кроме одной. Западной. В Китай же вы и сами не поедете?
— Не поеду! — убеждённо отвечает поэт и самостоятельно, крепко наливает в бокалы.
— Умираем-то мы, мужики, всё равно в полном одиночестве. Как там у вас:
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.