Доминум - [130]

Пустой приблизился к ней. Он так смотрел на нее, словно пытался запомнить каждую деталь ее облика.

– Она сильна. Сильнее, чем вы думаете. Если те двое здесь вместе с серым мальчишкой… Тогда все становится яснее.

– Фри даже манипулировать неспособна! – воскликнул я, всплеснув руками. – Если она может взрывать сплитов по щелчку пальцев, почему она никогда этого раньше не делала?!

Пустой указал на две одинаковые фигуры, появившиеся среди деревьев.

– Из-за них, – холодно произнес он.

Воспоминания внезапно поплыли, обращаясь в душу Фри. Как только нас окружили фиолетовые свечи и темнота, Пустой уверенно зашагал вперед. Казалось, чем дольше я наблюдал за ним, тем больше он набирался жизни, выбираясь из забытья.

– Это все из-за них, они во всем виноваты, – бормотал он, отбрасывая полы накидки. – Что они здесь делают? Почему сейчас?

Я пытался не отставать и уже хотел спросить, как Пустой умудрился открыть проход прямо в душу, но вовремя вспомнил, что он, по сути, Антарес. А тот умел ходить по внутренним мирам.

Мы встали перед большими темными воротами, на которые не ложился свет огня.

С Пустым что-то происходило. Неожиданно для себя я понял, что он улыбается. Еле зримо, но он и вправду это делал. Подобное настораживало, но еще больше меня взволновали его слова.

– А я уже и не верил, – с благоговением выдохнул он, словно испытывал облегчение.

Я напрягся.

– Что мы здесь делаем?

Вместо ответа он провел рукой по воротам, стараясь не дотрагиваться до черно-белых цепей. Внезапно на камне зажглись символы, мало чем напоминавшие обычные буквы или даже руны. Куча ломаных линий, переходивших в круги и точки, складывались в причудливые узоры, обретая какое-то значение. Я почти улавливал его, но внутренний переводчик сбоил. Хотя Антарес прекрасно знал этот язык.

– Тэ… Тэс… – силился прочесть я, но смысл, что вертелся на языке, просто ускользал.

– «Тэсмагдум эдео хабес реремо», – необычайно оживленным голосом вымолвил Пустой, глядя на надпись, испещрявшую древние ворота. – «Все из ничего». Ты не сможешь понять магнификум душой. Это первый язык. Язык обрядов, Вселенной. Его нужно учить. Подвинься.

Я послушался, хоть происходящее вызывало у меня все меньше доверия.

– Эти пустотелые твари, – причитал он, оглядывая цепи. – Что они пытались сделать?

– Осторожнее! – не выдержал я, когда он потянул цепи на себя.

Они оглушительно зазвенели. Раздалось низкое жужжание, словно где-то гудели провода. Пустой скрутил звенья в своих руках, а затем с хрустом переломил их. Цепи замерцали, а потом испарились снопом серых искр. В тот же миг сквозь меня прошла горячая волна энергии. Мне с трудом удалось сохранить равновесие.

– Что ты натворил?..

– Они не имеют над ней власти. – с холодом ответил он, глядя на меня из-под полуопущенных век. – Они не имеют права. Я сделаю все возможное, чтобы помешать им, сколько бы раз ни повторялся круг!

Он топнул, и пол просто обрушился у меня под ногами. Я летел вниз, сквозь темноту и алые огни, все больше наполняясь животным ужасом. Упасть мне довелось в грязном и сыром проулке. Всякую мысль разом отбило. Я чувствовал смрад гниения и ужасный голод, затмевающий разум. Надо мной нависала Мемора-Лэстрада, пытавшаяся отнять у меня осколок Антареса. Я растерялся, позабыл, как двигаться. Отчаяние пробирало до самых остатков души. Хотелось оборвать воспоминание, не показывать ей сферу. Просто вырваться из этого времени, покинуть болото памяти. Остановить, остановить, остановить.

– Не думай об этом, – произнес Пустой, стоя позади заоблачницы. Его силуэт казался еще чернее, чем источаемая ею Тьма. – Это всего лишь воспоминание. Ты постоянно напоминал о том же другим. Теперь и сам осознай.

Я встрепенулся, точно выплыл из-под воды. И ведь верно. Страх был ненастоящий. Все это ужасная история, ее требуется лишь вытерпеть в последний раз. С этой мыслью я разбил алую сферу о землю. Забрезживший свет заволок все вокруг, а как только угас, вокруг уже образовалась пустыня. Я со всех ног убегал от метеороидов. Их мощные лапы фонтаном взметали пыль в раскаленный воздух. Монстры нагоняли. Сердце грохотало о ребра. Ужас охватил душу, заставлял бежать вперед. За установленной падшими границей меня ждал лишь взрыв боли, в который превратилось все тело. Песок пропитался серебром.

Когда агония отпустила разум, меня отправило по иным пугающим и мрачным воспоминаниям. Их оказалось так много, что я устал считать. Маленькие и серьезные. От неудачной попытки научиться плавать до клыков, разрывающих плоть. Разум всегда пытается спрятать такие воспоминания как можно дальше, оставляя лишь светлые образы. Но тьма все равно копошится глубоко внутри, гниет и копится, в конце концов прорываясь наружу. И я вновь проходил через все пережитое, лишь изредка вслушиваясь в наставления Пустого.

А затем я вновь вспомнил о рыданиях мамы, которой только рассказали о смерти отца, и тяжелый пресс памяти вдруг ослаб. Я оказался в палате Лазарета, после того как сразился с Лэстрадой, а Фри и Дан о спорили о какой-то чуши: от недостатков современной музыки до несостоятельной политики Европы, которую Фри отстаивала с нелепо умным видом. Они и меня пытались привлечь к обсуждению, но я не хотел встревать, ведь было так приятно просто слушать их. Почему-то именно тогда, после всего произошедшего, наблюдая за беспокоящимися обо мне протекторами рядом, я понял, насколько раньше был одинок. Многое еще помнилось плохо, но друзей у меня здесь прежде точно не водилось. Теперь же я обзавелся сразу несколькими и был им за все благодарен.