С усмешкою мудреца, в полной мере познавшего тщету земной жизни, ущербный месяц наблюдал с небес за небольшим караваном, нехотя преодолевающим выжженные солнцем пространства. По следу каравана, принюхиваясь, кралась волчья стая.
Двенадцать голодных, матерых зверей подвывали от нетерпения. На выжженную траву капала слюна. Запах близкой пищи призывал, забыв осторожность, броситься вперед и вонзить клыки в теплое, парное мясо! Упиваясь дымящейся кровью, рвать податливую плоть, торопливо глотать и снова рвать! Но звери умели сдерживать себя, и, только заметив дрожь клочьев серой шерсти на боках, можно было понять, чего это им стоило. А караван медленно продвигался вперед. Две лошади и верблюд. На первой — восседал высокий, статный воин в полном боевом доспехе. На его широком поясе висел огромный меч в простых кожаных ножнах. Волевое, покрытое шрамами лицо и сверкающие неожиданной синевой глаза выдавали в нем человека решительного и весьма скорого на расправу.
Вторая лошадь несла поклажу — два притороченных по бокам тюка. На верблюде притулился некто, почти не заметный среди горбов. В глаза бросались спутанная борода и длинный крючковатый нос с двумя бородавками.
Усталые животные плелись шагом. Ехали, по большей части, молча, только иногда коротышка напевал в полголоса странные, чужеземные песни, то источающие невообразимую грусть, то расплескивающие неожиданное веселье. Язык был и вовсе неземным: отрывистым и певучим, напоминающим грозный рокот прибоя и тихий шелест умирающей осенней листвы.
— Конан, пора остановиться на ночлег, животные устали, — прервав песню, сказал тот, что ехал на верблюде.
— Пожалуй… — проворчал воин, останавливая коня, — только спокойной ночки нам не будет… Волки…
— С чего ты взял? — спросил коротышка, повертев головой.
Его звали Хепат. Был он гномом, прибившийся к людям после того, как клан его царя Вармина уничтожили обезьянолюди. Жители злого Шадизара считали его уродцем-карликом, фантазером и хвастуном. И частенько, угостив вином, с усмешкой слушали хмельные, запутанные рассказы о подвигах Конана, оруженосцем которого он себя с некоторых пор считал.
Ухмыляясь, подмигивая, и подталкивая друг друга локтями, завсегдатаи таверны толстого Асланкариба откровенно смеялись над рассказами гнома, считая их досужей выдумкой любителя вина и пьяных споров. Однако смех мгновенно стихал, стоило в таверне появиться Конану. И недавние шутники вдруг с преувеличенным вниманием начинали слушать пьяного Хепата, кивать и поддакивать, опасливо косясь на его грозного покровителя.
Иногда гном, роняя пьяные слезы, жаловался другу на какого-нибудь не в меру ретивого пересмешника, и киммериец без лишних слов за шкирку выбрасывал шутника из таверны.
— С чего ты взял? — повторил Хепат, прислушиваясь, — я ничего не слышу…
— И я не слышу, — ухмыльнулся Конан, — просто я знаю, что в этих местах волки всегда нападают на караваны. А наш — вообще легкая добыча: слишком маленький…
Хепат, ловко уцепившись за шерсть, слез с верблюда.
— Нужно набрать… найти дров… — он растерянно оглянулся.
Вокруг раскинулась унылая степь… Ни единого деревца…
— Если попадется стая не слишком большая и не слишком голодная, может, и не рискнет напасть, — Конан расседлал и стреножил животных, затем стал распаковывать седельные сумки.
— А если — большая и голодная?
— Тогда нам придется туго…
Наскоро закусили. Месяц нырнул в тучи, и степь подернулась дымкой. Укладываться спать не имело смысла. Сидели спина к спине, зорко вглядываясь в сумерки. Лошади и верблюд жались к хозяевам и тревожно били копытами.
— Вот они, — негромко сказал Конан и принялся считать, — два… шесть… десять…
Судя по парным огонькам глаз, стая насчитывала не менее двенадцати волков.
— Говорил тебе — купи арбалет или лук! — в словах Конана не было укоризны, скорее, легкая досада, — что ты сможешь сделать со своим кинжалом?
— Ничего… — тонким голосом отозвался гном.
— Вот и я говорю — ничего!
— Ничего! — голос Хепата окреп, — я уж как-нибудь… пару глоток им перережу!
Волки приблизились. Темные силуэты с горящими, как у демонов, глазами, легкими тенями скользили над землей, ложились, вскакивали, отходили в степь, возвращались, скуля от голодного нетерпения.
— Главное, не дай себя опрокинуть! — Конан поднялся и вытащил меч, — сейчас они нападут! Приготовься!
Бесшумная поступь волков придавала стае призрачный вид. Будто не живые существа готовились к нападению, а бесплотные призраки, духи степей. Одна тень внезапно выросла до размеров годовалого теленка. Это вожак, самый крупный самец в стае, приблизился и приготовился к прыжку.
Остальные — зашли с боков. Конан не стал ждать нападения. Легкой тенью — в свете луны сам, как бесплотный дух — скользнул вперед. Волк молча прыгнул навстречу. Атака вожака послужила сигналом остальным. Стая с рычанием бросилась на добычу. Три волка, успевшие зайти сзади, метнулись к Хепату, остальные обрушились на Конана. Первым погиб, разрубленный надвое, вожак. Но двое волков успели повиснуть на руках Конана. Третий ухватил за ногу. Лязгающие челюсти напоминали огромные капканы. Киммериец взмахнул руками, и волчьи зубы соскользнули с кольчуги. Одного зверя он зарубил, второй успел отбежать и приготовился к новой атаке. Скрипнув зубами, Конан отрубил голову волку, вцепившемуся в ногу. И метнулся к другим…
