Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение - [26]

Моисей – так записано в Пятикнижии – умер накануне завоевания Ханаана, которое осуществил уже Иисус Навин. Человек, освободивший сынов Израилевых и сорок лет водивший их по пустыне, так и не ступил на Землю обетованную; «…и никто не знает места погребения его даже до сего дня» [157]. Тайна расположения могилы Моисея связана с тайной происхождения этой истории. В египетских источниках Моисей не упоминается – а равно и казни, и расступившиеся воды Красного моря, словно этот пророк существовал лишь в книгах иудейского Писания. Но качество мифа, связанного с его именем, значимость этой фигуры, бывшей – выражаясь словами одного исследователя – «фигурой памяти, а не истории» [158] – наделяли момент его встречи с Богом на горе Синай силой трансцендентной и ни с чем не сравнимой. Авторы Торы, формулируя условия Завета, соединявшего их с Господом Богом, опирались на обычаи своего времени. «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства» [159]. Так было принято на Ближнем Востоке: указ царя начинался его звучным прославлением. Когда Господь Бог предупреждает сынов Израилевых, что в случае ослушания небо над их головами станет медью, а земля под их ногами – железом, в Его словах слышится эхо угроз ассирийских завоевателей. Когда Он обещает, что расправится «со всеми народами, которых ты боишься» [160], Он предлагает защиту, словно фараон, заключающий союзный договор. Но этот Завет, облечённый в формулировки, принятые у ближневосточных дипломатов того времени, даровал евреям нечто беспрецедентное: законодательство, автором которого было божество.

Смертным не следовало дополнять его. Это ясно давали понять иудейские священные книги. Даже помазание елеем, совершённое над Давидом и Соломоном в знак их избрания на царство, не давало им права, которое Хаммурапи и его наследники в Вавилоне воспринимали как нечто само собой разумеющееся: права царя издавать законы. Израильская монархия была лишь бледной тенью месопотамской. Она могла утвердиться лишь за счёт полного отречения от Завета – именно так, согласно иудейским писаниям, и произошло. Цари стали высокомерными. Они возжигали благовония перед идолами иных богов и издавали собственные законы. Затем, за несколько десятилетий до падения Иерусалима под натиском вавилонян, царь Иосия, как сообщается, обнаружил в Храме нечто поразительное: давно утерянную «книгу закона» [161]. Созвав священников «и весь народ, от малого до большого» [162], он прочёл им её установления. Таинственная книга оказалась записью самого Завета. Иосия, призвав свой народ почитать Господа надлежащим образом, сделал это не от своего имени. Так же, как его простые подданные, он подчинялся установлениям Закона Божьего. Законодательная власть принадлежала божеству. Неоднократно в иудейском писании высказываются сомнения в том, что Израилю, народу Бога, вообще нужны цари: «Господь да владеет вами» [163].

Так и случилось. Иерусалимская монархия была уничтожена в 587 г. до н. э. победоносным царём Вавилона; но Тора сохранилась. Великие державы создавались и рушились, завоеватели приходили и уходили; но среди всех этих взлётов и падений, происходивших из века в век, иудеи твёрдо придерживались Завета. Без него они наверняка, подобно многим другим народам, растворились бы в плавильных котлах неутомимых империй: Вавилонской, Персидской, Македонской, Римской. И всё же многие иудеи не могли избавиться от навязчивого страха: что, если они всё же забудут точные условия Завета? В качестве обоснования такого беспокойства моралисты ссылались на пример народа, который обитал на землях, до ассирийского нашествия входивших в Израильское царство, и претендовал, как и иудеи, на наследие Пятикнижия. Однако сходство двух народов лишь подчёркивало различия между ними. Самаритяне отрицали святость Иерусалима; не признавали священных книг, написанных после времён Моисея; настаивали, что лишь им удалось сберечь Закон Божий в его первозданном виде. Неудивительно, что иудеям они должны были казаться народом нечистым и развращённым, живым предостережением. Отступив от Закона Божьего, «народ мудрый и разумный» [164] терял и мудрость, и разум. Завет, и только Завет, позволял иудеям осмыслять происходящее в мире. О том, что отступники будут наказаны столь же стремительно, как в прежние времена, красноречиво свидетельствовал захват Иерусалима легионами; о том, что Бог соблюдал свою часть Завета, свидетельствовал незавидный конец Помпея.

Рассуждая о следствиях из Завета, иудейские книжники верили, что способны объяснить отнюдь не только события прошлого. Завет говорил и о будущем. Книги пророков были наполнены яркими образами грядущего: опустошения земли, плачущего сока грозда и боли виноградной лозы [165], барса, лежащего вместе с козлёнком, и ребёнка, за которым идут «теленок, и молодой лев, и вол» [166]. Суждено было возникнуть вселенскому царству праведников, и столицей его должен был стать Иерусалим, а правителем его – царь из рода Давида. «Он будет судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьёт нечестивого»