Дом вампира и другие сочинения - [51]

Мало кому из поэтов удавалось сделать красоту столь осязаемой. Даже Фрэнк Гаррис смиренно спускается со своих критических высот перед магией таких строчек, как «Куда, моя беззащитная душа, нас бросит жребий?».

Такие прекрасные цветы может увидеть любой, кто прогуливается в саду поэта. В отличие от Суинберна, Дуглас никогда не скучает. В отличие от Россетти, он никогда не заботиться лишь об удачных выражениях. В отличие от Уайльда, он никогда не бывает комедиантом, но всегда — поэтом. Всю свою эксцентричность он сублимирует в искусстве.

Биохимия страсти

Что делало Альфреда Дугласа столь неотразимым для Оскара Уайльда? Уильям Фримен, биограф Бози, называет его «гениальным испорченным ребенком»[56]. Это очень точная характеристика. В нем сочетались гениальность и инфантильность; он всегда был наполовину чертенком, наполовину эльфом. Вызывающая юношеская красота Бози, аристократическое презрение к мнению общества, пылкое восхищение старшим другом — все это придавало ему безусловное обаяние. Как знать, не обошлось ли здесь и без доли снобизма. Возможно, Уайльд не обожал бы его так безумно, если бы тот не был «лордом» Альфредом Дугласом. Между прочим, в данном случае слово «лорд» перед именем младшего сына маркиза является лишь формальным уважительным обращением, как того требовал обычай, а не реальным титулом. Так, это не давало ему права на место в Палате лордов.

Дугласа, в свою очередь, привлекали известность Уайльда, его остроумие и волшебная способность «извлекать чудо из пустоты». Поскольку карманы Бози были пусты, он был отнюдь небезразличен к материальному благополучию Уайльда, но это лишь второстепенный мотив. Роскошь и так всегда была при нем. Пока Оскар Уайльд срывал аплодисменты у публики, любой приличный дом в Англии был открыт для Бози.

Тем не менее, были причины, которые разделили Оскара и Бози. Дуглас был Нарциссом, влюбленным в собственный образ, — в том числе, в других. Он любил юность, стройную и изящную. Полнеющий драматург средних лет был не в его вкусе, и я подозреваю, что Уайльд, когда им овладевали низменные страсти, предпочитал лакеев, посыльных, официантов и мужчин-проституток с лондонского «дна» вместо изощренной элегантности лорда Альфреда Дугласа. И все же их неудержимо влекло друг к другу; какая-то чуть ли не биохимическая взаимосвязь заставляла их встречаться снова и снова, после самых отвратительных ссор и скандалов, после самых мерзких оскорблений. Из такой невероятной привязанности, которую трудно описать формальной логикой, возникают вечная любовь и вечная дружба. Может, когда-нибудь новый Эйнштейн решит это биохимическое уравнение, объясняющее влечение друг к другу двух человеческих существ.

Уайльд, несмотря на предубеждения света, всегда возвращался к Бози. Бози простил Уайльду удар ножом в спину — «De profundis», Когда ему было уже за шестьдесят, он сказал мне: «Да, я любил Оскара. Моя любовь к нему была, возможно, глубже, чем его ко мне».

Мы стояли в гостиной его дома в курортном местечке Хоув, недалеко от Брайтона. Гнев по поводу несправедливых обвинений Уайльда уже почти прошел. Он даже мог шутить по поводу давних событий. Он с горечью признал, что, пребывая в раздраженном настроении, уничтожил или продал большую часть писем Уайльда.

«Неужели вы не сохранили ничего на память о вашей дружбе?» — спросил я.

Бози указал на увесистый портфель, на котором красовались инициалы «С. L.».

«Это, — сказал он, — подарок от Оскара».

«Что означают эти буквы?»

Дуглас рассмеялся.

«Компрометирующие письма» (Compromising Letters).

Беспечность молодого Альфреда в отношении романтических «стихов в прозе» Оскара заставляла Уайльда неоднократно выкупать их у шантажистов. Некоторые из них всплыли на суде. Другие, владельцем которых после смерти Уайльда стал Роберт Росс, послужили ему уликами против Альфреда Дугласа.

«Если бы, — улыбкой заметил Дуглас, — все наши письма были опубликованы, они спасли бы репутацию Уайльда и реабилитировали меня; они бы обнажили духовную сущность нашей бурной дружбы».

Дуглас свободно признавался, что, хотя его привлекали оба пола, в юности он больше интересовался мужчинами, которые боготворили его, чем женщинами. Судя по всему, от женщин было труднее добиться поклонения. Бози не мог отвечать на любовь, если она не была приправлена курением фимиама вокруг него. Его жена Оливия Кастане[57] страстно добивалась его, прежде чем он ответил на ее чувства. Будучи сама поэтессой, она называла его «принцем» и говорила о себе как о его «эпизоде».

Скоропалительная женитьба — он похитил Оливию у ее жениха — поначалу была счастливой. Оливия была очарована всем женственным в своем возлюбленном. Это Дуглас открыто признает. «Когда, уже после, как мы поженились, я стал вести себя более по-мужски, ее обожание пошло на Убыль. Скандалы, ссоры, судебные иски, однако, — утверждает Дуглас не без самодовольства, — мы оба были католиками, поэтому не развелись».

Женитьба Бози состоялась вскоре после моей первой встречи с ним в Нью-Йорке. Когда я видел его в последний раз, его чувства к Оливии можно было назвать дружескими. Она по-прежнему его любила. Она жила в том же городе, но не под одной крышей с Прекрасным Принцем. «Еще возможно примирение», — с надеждой предполагал Бози. Вмешательство семьи Оливии разрушило брак. Главным яблоком раздора между Бози и женой стал их единственный сын Рэймонд. Я не знаю, пережил ли Рэймонд своего отца