Дом над рекой - [11]

Потом они набросали у костра еловых веток, Зойка сняла пальто, разулась и влезла в спальный мешок. Она лежала тихо, не шевелясь, боясь задеть на ногах повязки.

Над головой висела пихтовая лапа, и от нее пахло морозом и хвоей, как от новогодней елки. От огня снег на пихте таял. Скользнув по хвое, капли с легким стуком падали на брезентовый мешок.

У костра Махоркин курил и говорил инженеру:

— Знаете, Тихонов, в авиации одно происшествие приходится на двести миллионов километров полета. Это точно, по статистике. Есть же такие счастливчики — налетают пять миллионов, и хотя бы царапина на крыле. А я не дотянул и до ста тысяч. Мечтал о реактивных, а не вышло даже извозчика.

Он снял пилотскую кожанку и сидел в темно-синем кителе со значком парашютиста и золотыми крылышками на рукаве — худощавый, белобрысый, симпатичный парнишка.

— А вы давно из училища? — спросил Тихонов.

— В прошлом году. Мне бы на тихих трассах начинать, а я попросился сразу сюда, на стройку. Очень хотелось в Сибирь или на целину. Что я, хуже других? Дали мне эту линию, самую легкую, Харитоновский проспект. Пока сам Харитонов отдыхает в Крыму. И вот вам результат, — вздохнул Махоркин. — Теперь пошлют карасей возить для рыбопитомников. А людей не доверят.

И Зойка лежала, и слушала их, и смотрела, как беспокойно мечется пламя костра и на снегу колышутся багровые тени.

Тихонов расстегнул воротник рубахи и с досадой потрогал щетину на подбородке — не любил быть небритым.

— Ложитесь спать, — сказал он Махоркину. — Потом я вас разбужу.

— Нет, — ответил пилот, — мне еще нужно разобраться с почтой.

Пошарив в Зойкиной сумке, он вытащил пачку писем. Подмокшие конверты склеились, и Махоркину пришлось отделять их и сушить у костра. Письма были разные, с марками и без марок, доплатные, служебные, солдатские со штампом «Воинское». Были наглухо запечатанные сургучом плотные пакеты и простенькие почтовые открытки, неспособные хранить тайну. Откуда только не писали в Ключевой, хотя значился он пока только на местных картах.

Пилот подержал у огня почтовую открытку и вдруг негромко сказал:

— Милая моя Машенька…

Тихонов улыбнулся:

— Что с вами, Махоркин?

— Да вот, — смущенно ответил Махоркин, — так написано в этой открытке: «Милая моя Машенька…» — И, помедлив, стал читать вполголоса, с трудом разбирая чужой почерк: — «Милая моя, все думаю о тебе, люблю тебя, не могу без тебя, Машенька. Где это твой поселок? Его и на карте нет. Ты пишешь, что вокруг только тайга. Найду тебя и в тайге. Только скажи — да. Найду и на дне морском, только скажи — да…»

Зойка слушала, смотрела на огонь и с грустью думала, что таких слов Геннадий ей не писал. А ведь вот есть на свете такая любовь и такие слова — простые и удивительные. А твоя любовь какая: настоящая или как?

Впервые она подумала об этом с тревогой и прогнала от себя эту мысль.

— И подпись: «Твой Василий», — дочитал открытку Махоркин.

Да, есть где-то такой человек, Василий. И любит он свою ключевскую Машеньку какой-то особенной любовью, хотя, по мнению Зойки, не было у них в поселке среди девушек ни одной такой необыкновенной. Прийти к нему и сказать: «Научи меня так любить, товарищ Василий. Я такая же обыкновенная, как твоя Маша. А как любят по-настоящему, не знаю. Расскажи мне, милый Василий, откуда у тебя такие слова. Ведь ты живой, ты не из книг — значит, так бывает и в самом деле? Наверное, я еще просто не знаю, какая она, любовь…»

И Махоркин тоже задумался:

— Мне бы так научиться писать. Жена всегда обижается: скучно ты пишешь мне, Коля…

— Вот не думал, что вы женаты, — сказал инженер.

— Она еще учится в институте, в Ростове. Этим летом закончит и приедет ко мне. Я ей часто пишу, а она обижается, что коротко. А вы женаты?

— Не довелось, — улыбнулся Тихонов.

Пилот засмеялся:

— Вот не думал, что вы не женаты! Такой видный парень.

— Да понимаете, писем таких писать не умею, — рассмеялся и Тихонов. — Вот вы, Махоркин, как бы сейчас написали своей жене?

Махоркин подумал, подбирая слова:

— Ну… Ну, здравствуй, Оля, я жив и здоров. Случилась ее мной одна неприятность, но о ней потом, когда встретимся. Целую и прочее.

— И все?

— А что еще? По-моему, все ясно — целую, скучаю.

— Да, небогато, — усмехнулся Тихонов и посмотрел на часы. — Ну, если все ясно, будем спать. Времени у нас совсем мало осталось. Разбужу рано.

Махоркин поворочался у костра на еловых ветках и уснул.

Туман рассеялся. Над островком было ясное, звездное небо. И Зойка, пригревшись, смотрела в небо и думала о том, что такие мохнатые, пылающие, голубоватые звезды бывают только весной и, наверное, только в тайге — их не увидишь в зареве больших городов. Было тихо, всходила луна. На горизонте, за кочковатым торфяником, куда лежал их путь, темнел лес.

— Послушайте, — прошептала она.

Тихонов обернулся:

— Вы не спите?

— Послушайте, а если мы опоздаем? Скалы взорвут?

— Конечно.

— И мы услышим?

— Даже увидим, вероятно.

— А вы уверены в своем проекте?

Инженер сказал сердито:

— Знаете что? Спите!

Она открыла глаза и зажмурилась — над розовыми снегами всходило солнце. Небо было бледно-голубое, морозное. Под елями еще дремали синие утренние тени.