Дом над рекой - [13]

Махоркин дремал у лиственницы. И вдруг сказал, не открывая глаз:

— Через год и мы тут проедем в вагоне-ресторане, по этим самым местам. «А помните, мол, ребята, как ползли здесь на карачках?»

— Помним, Махоркин, — в тон ему с усталой улыбкой откликнулась Зойка.

Она встала, опираясь на палку, и Тихонов помог ей подняться — не жалел, не говорил слов, только посмотрел в глаза, и ей стало легче.

Пройдя десяток шагов, она оглянулась. Махоркин еще дремал у дерева.

— Коля! — позвала она.

Он открыл глаза и с удивлением оглянулся на сумрачную глушь тайги. Словно вернулся мыслями из далекого далека. Может быть, от жены, Оли, из тихого ростовского переулка, где уже весна и пахнет клейкими листочками акаций. Или с высоты закатного неба, с воздушных дорог, где еще светит заходящее солнце.

Он догнал их и пошел рядом с Зойкой.

— Теперь уже близко, — сказала она ему. — Ну, выше нос, Махоркин!

Но она знала, что, упади она в снег, тот же Махоркин подхватит ее и, шатаясь, понесет в Ключевой.

Когда в изумрудном небе блеснула первая звезда, они вышли к речушке. Под обрывом желтела наледь. На отмелях громоздились завалы деревьев. Зеленоватая вода, выгибаясь в промоинах, литой струей перемахивала через валуны. К берегу сползала каменистая осыпь.

Тихонов пошел искать переправу на тот берег, а Зойка свалилась на спальный мешок. Махоркин сидел рядом с ней. Речушка в поздних сумерках ворчала у самых ног. В ее бормотании и плесках было что-то знакомое. Вот так по вечерам шумит речка и в Ключевом. На высоком ее берегу раскинулись бараки и домики. Уже темнеет, и, наверное, вдоль улицы зажглись фонари. Около клуба собирается народ. Все чего-то ждут, надеется, куда-то звонят, стоят кучками, вспоминают и жалеют Зойку. И никто, даже Геннадий, не знает, что в эту минуту она сидит у другой речушки и слышит, как бормочет на перекатах быстрая вода.

— Идите сюда! — донесся издалека голос инженера.

Махоркин поднялся, докуривая сигарету.

— Послушайте, а мне можно? — спросила Зойка.

Она затянулась окурком, обожгла губы, закашлялась.

— Вот дрянь!

— Но отбивает аппетит, — усмехнулся Махоркин и взвалил на плечи спальный мешок.

— Вот не сказала бы, — проворчала Зойка и поплелась по берегу.

Тихонов ждал их у старой лиственницы, которая лежала поперек русла. В сумерках белели ее сухие сучья, И она была похожа на огромную рыбью кость.

Первым перешел на тот берег Махоркин. Потом Тихонов размахнулся — и спальный мешок, перетянутый ремнем, упал в снег на другой стороне.

— Теперь идите вы, — сказал он Зойке.

Ей пришлось продираться сквозь сучья боком, и она медленно двигала опухшие ноги.

Когда она дошла до середины, за ней двинулся Тихонов.

Он слишком поторопился и сделал ошибку. А может быть, плечистый инженер был слишком тяжел для этой гнилой валежины.

Верхушка лиственницы с треском обломилась и по снежному откосу сползла к самой воде. Тихонов успел схватиться за сук и повис. Ноги болтались в быстрине, вода захлестывала за отвороты охотничьих сапог.

Он стал подтягиваться, стараясь не двигаться резко и не обломить гнилое дерево. И тут он увидел, что по стволу между сучьями к нему ползет Зойка, тянет руки и кричит ему что-то, неслышное из-за шума воды. Он крикнул, чтобы она уходила, но дерево уже не выдержало, затрещало, накренилось к воде, и, ломая сучья, Зойка повалилась на Тихонова.

Он едва успел подхватить ее за пальто, и они вместе сорвались в ледяную воду.

Их сразу понесло и ударило о камни. Захлебываясь, Зойка судорожно хваталась за инженера, мешая ему встать на ноги. Тогда он оторвал ее от себя и вытолкнул на лед.

Было мелко, едва по пояс Тихонову, но весенний поток сбивал с ног. Он бросился плашмя на тонкий лед и потянул за собой Зойку, не слишком соображавшую, что с ней происходит. До берега было несколько метров.

Они с Махоркиным вытащили Зойку на обрыв и помогли ей взобраться по каменистому склону, пока не упали в снег под кедрами.

С нее сразу сорвали мокрое до нитки пальто и укрыли кожаной курткой Махоркина, а потом засунули в спальный мешок. Тихонов тоже сбросил ватник, с которого текла вода, и в одной мокрой рубахе и ватных штанах вместе с Махоркиным бешено врубился в чащу. Ногтями и перочинным ножом они срывали с берез кольца бересты и ломали сухие сучья. А топорик с железной ручкой остался где-то на дне речушки.

Потом костер полыхал так, что вокруг обугливались ветки кедров. Пламя с ракетным ревом рвалось в фиолетовое звездное небо.

Зойка в спальном мешке разделась, стянула с себя все мокрое и отдала Тихонову. Он развесил ее одежонку у костра и спросил:

— Все сняли? Ладно, не стесняйтесь. Никто вас не увидит. Хуже будет, если простудитесь.

— Нет. Остальное сухое, — она покраснела.

— Как хотите.

В спальном мешке было очень холодно, и, закрывшись с головой, она старалась скорее надышать тепло и растирала опухшие, ледяные ноги. Постепенно мешок нагрелся, но не от ее дыхания, а от костра. Даже немного запахло паленым.

Она откинула брезентовый козырек и высунула голову. Жар костра опалил лицо, но это было даже приятно.

Тихонов в мокрых трусах и кожанке пилота сидел на корточках у огня и сушил сверток с чертежами. На ветке пихты были разложены Зойкины документы — паспорт, служебное удостоверение и комсомольский билет с расплывшимися от воды лиловыми штампиками «Уплачено».