Дом 4, корпус «Б» - [118]
Клара Микова медленно вышла из кухоньки, у нее вдруг разболелись ноги.
Съежившись, она сидела в кресле, глубоко погрузившись в него, и вдруг тихо сказала себе: семь часов уже давно пробило, пробило и восемь, сейчас било девять… и как славно, по-старинному бьет этот колокол… Почему не падает снег? Почему Мартин, как в стародавнюю пору, не оденет все белым плащом, почему не покроет им пыльное лето и грязную осень, почему самое доброе не расстелет поверху? Как славно, по-старинному бьет этот колокол, как-то так с хрипотцой, будто в горле у него застряла рыбья косточка… Конечно, застряла, колокол ведь уже, наверно, поужинал… Что это? Звонит кто-то? Но кто? У Жалмана ключи… Кто это? Кто? Клара вскочила и побежала к дверям, что вели в коридор.
— Пан Жалман сегодня никого не принимает…
— Это я!
— Кто?
— Я, Мико… Отвори, Клара, или я сам отворю! У меня ключи!
— А, это ты отец? А где Жалман? У нас? Где он, отец? — Клара открыла. — И не сердись, ты сердишься? Я сейчас, только оденусь, погашу свет — у тебя машина?
— Да… Ну ступай…
— Иду. Сию минуту. А почему не пришел Жалман?
— Не хотел… боится, что его могут заподозрить… Знаешь, тут наедине с тобой, ты и он, он и ты… Понимаешь?
— Понимаю, конечно. Отец, я не пойду, прежде чем ты не скажешь мне, что у тебя против Жалмана?
— У меня лично — ничего.
— А не лично?
— Лично или не лично — какая разница. Пойдем, прошу тебя!
— Не увиливай, отец, скажи! — Клара села в кресло, уже в своей барашковой шубке. — Отец, и ты сядь! Будь любезен… Прошу тебя! Мне хочется поговорить с тобой. Дома никогда нет ни времени, ни условий…
Мико сел напротив своей Клары, тоже в шубе, в меховой шапке, на глазах большие очки с коричневатыми стеклами (он носил их уже пятый месяц).
— А что я могу тебе сказать? Я ничего не имею против него, совершенно ничего… но даже если бы и имел когда-то, что с того?
— А то, что это вовсе не значит, что вы все, пусть даже у вас и было когда-то что-то против него, можете на него взять и плюнуть. Двадцать семь вас было, и вы все его оплевали. Как гадко это — будь ты хоть один, а то ведь двадцать семь!
Мико содрогнулся.
— Двадцать семь? — спросил он упавшим голосом.
— Да. — Клара Микова рассмеялась, и только чуть погодя успокоилась. — Двадцать семь! Тебе тоже кажется, что многовато? И мне! — Клара опять рассмеялась. — Отец, таким я тебя еще не видела.
— Ну, Клара, не умничай! Пошли! Неловко, Жалман сидит у нас, он даже не одет как положено — наверно, спасался от тебя, в чем был — только в брюках и рубашке, сидит у нас, ест и пьет и все время твердит, как симпатично сверлит у тебя в голове, и я не знаю, право…
— Отец, в этой больнице тебя ужасно изменили. Может быть, тут непривычное освещение или, может, у меня не было времени вглядеться в тебя, но в этой больнице тебя ужасно изменили, в самом деле, лицо у тебя изуродовано, тело искривлено — совершенно так, как тебе пророчила та бутылка, не сердись только… — Клара чуть испугалась своих слов. Это страшно, подумалось ей, ведь такой искалеченный человек только и годится на то, чтобы окружающие больше уже никого не калечили. И почему нельзя прийти к этому как-то иначе? — Не сердись, отец, на меня…
— Не знаю, право, не захочет ли Жалман…
— Отец, что, собственно, случилось год назад, когда вы так подружились с Жалманом?
— Право, не знаю, не захочет ли Жалман еще и высказаться.
— Мне кажется, отец…
— Высказаться! Ты понимаешь, о чем я?
— Высказаться?
— Да, высказаться.
— О чем?
— Ты еще спрашиваешь! Неужели не понимаешь?
— Понимаю, но по-другому, чем ты.
— Конечно, по-другому — ведь ты проблеск вечности над пропастью моего ничтожества… — У Мико кривилось лицо в некрасивой улыбке. — Ну так блесни!
— Ты разрешаешь?
— Да, разрешаю.
— И это, отец, не оскорбит тебя?
У Мико все лицо покрылось краской.
— Ну вот, Клара, неужели это было нам нужно?
— Не знаю, нужно или нет, может, нужно, а может, не нужно, я не знаю, извини, но я понимаю тебя — и уже иду, любопытно, как Жалман выскажется, в самом деле, любопытно… Пойдем! Пусть хоть одна визитная карточка останется просто карточкой, а не обратится в тяжелый надгробный камень… Жалман… знаешь, отец, он… но не оскорбит ли это тебя?
— Клара, о чем ты?
— Отец, — сказала Клара, — скажи откровенно! Сколько раз уходила от Жалмана жена? Вернее, со сколькими?
Мико сидел неподвижно, не шевелясь.
— Можешь не отвечать, если не хочешь, но мне кажется, их было много. — Клара смотрела на своего отца, но ничего не видела, кроме больших темных очков. — Можешь не отвечать, отец. — Клара вытащила из сумочки визитную карточку Жалмана вместе с маленьким конвертом. — Извини, отец, что я рылась в корзине! Больше этого я делать не буду… И взгляни, тут на конверте перед твоим именем стоит маленькая, едва заметная единичка…
Мико не шевельнулся, не поглядел.
— Жалман начал с тебя, написал тебе первому, елки-палки! Понимаешь, отец, писал тебе в одиночестве, в уединении… Начал с тебя, с тебя, своего ненастоящего, фальшивого друга… А потом написал еще двадцати шести… Начал и не знал, когда кончить. Даже если ни в чем другом, так ты уже в том повинен, отец, в том, что, возможно, из-за тебя Жалман поссорился еще с двадцатью шестью такими друзьями… Ну как, отец, игра стоила свеч?
Скепсис, психология иждивенчества, пренебрежение заветами отцов и собственной трудовой честью, сребролюбие, дефицит милосердия, бездумное отношение к таинствам жизни, любви и смерти — от подобных общественных недугов предостерегают словацкие писатели, чьи повести представлены в данной книге. Нравственное здоровье общества достигается не раз и навсегда, его нужно поддерживать и укреплять — такова в целом связующая мысль этого сборника.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Винцент Шикула (род. в 1930 г.) — известный словацкий прозаик. Его трилогия посвящена жизни крестьян Западной Словакии в период от начала второй мировой войны и учреждения Словацкого марионеточного клеро-фашистского государства до освобождения страны Советской Армией и создания новой Чехословакии. Главные действующие лица — мастер плотник Гульдан и трое его сыновей. Когда вспыхивает Словацкое национальное восстание, братья уходят в партизаны.Рассказывая о замысле своего произведения, В. Шикула писал: «Эта книга не об одном человеке, а о людях.
В книгу словацкого писателя Рудольфа Яшика (1919—1960) включены роман «Мертвые не поют» (1961), уже известный советскому читателю, и сборник рассказов «Черные и белые круги» (1961), впервые выходящий на русском языке.В романе «Мертвые не поют» перед читателем предстают события последней войны, их преломление в судьбах и в сознании людей. С большой реалистической силой писатель воссоздает гнетущую атмосферу Словацкого государства, убедительно показывает победу демократических сил, противостоящих человеконенавистнической сущности фашизма.Тема рассказов сборника «Черные и белые круги» — трудная жизнь крестьян во время экономического кризиса 30-х годов в буржуазной Чехословакии.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
Ян Козак — известный современный чешский писатель, лауреат Государственной премии ЧССР. Его произведения в основном посвящены теме перестройки чехословацкой деревни. Это выходившие на русском языке рассказы из сборника «Горячее дыхание», повесть «Марьяна Радвакова», роман «Святой Михал». Предлагаемый читателю роман «Гнездо аиста» посвящен теме коллективизации сельского хозяйства Чехословакии.