Дом 4, корпус «Б» - [117]

— Ну хорошо! Знаете, что мы сделаем? Пойдемте! Я подвезу вас домой. Машина у меня еще тут, на улице.

— А знаете, что сделаю я?

— Ничего не сделаете! Ваш отец был моим хорошим другом, старшим, правда, он старше меня на двенадцать лет, а может, на тринадцать? Точно не знаю… Познакомились мы, тому уж больше года, при особых обстоятельствах, и встречались как добрые друзья… Я сумел бы привести множество примеров. Знаете, как это бывает, нет? После тридцати разница в возрасте уже не играет никакой роли — по крайней мере для нас обоих это было неважно, особенно для вашего отца. Он допустил многое по отношению ко мне, я — по отношению к нему. Потом я оказал ему помощь, он помог мне и моей бывшей жене — и вдруг сразу я стал для него как бы пустым местом, да еще загаженным нечистотами… Вот так оно… хватит об этом! Ну что ж, милая девушка, хоть и не хочется, но, право, мне пора отвезти вас домой. Отвезу вас, передам родителям, водворю в семью, оправдаюсь, все объясню, попрошу извинения, а потом…

— А потом что?

— Потом?

— Да, скажите, что потом?

— Потом… потом, возможно, уже и не смогу похоронить вашего отца под визитной карточкой. Не смогу придавить его надгробным камнем… Почему вы смеетесь надо мной, милая Клара? Пожалуй, вашему отцу и нет дела до этого — похороню я его или нет, пожалуй, ему все равно, а возможно, ему было бы даже смешно, но вы не должны надо мной так смеяться, прошу вас! Бывает, смех и до плача доводит… Вы разве не знаете: иной смех и слезами отзывается…

— Рыба у вас в ванне?

— Простите, что вы сказали?

— Рыба у вас еще в ванне?

— Нет, что вы, милая Клара… Упаси боже! Рыба, если и это вас занимает, у меня уже разделана, осталось ее обвалять в муке и изжарить… Если вас занимает и это… Уж все было бы готово, если б не пришлось мне, барышня Клара… Прошу вас, очень прошу, пойдемте, пожалуйста! Я отвезу вас домой. Одну вас не могу отпустить — посмотрите, как ужасно на улице! Вы только взгляните в окно. Улицы безлюдные, тихие, нигде ни птички-невелички, сыро, туманится…

— Да, грустно, нет снега; когда-то, говорят, Мартин являлся на белом коне…

— В этакую пору не могу отпустить вас домой одну, подвезу вас.

— Какая у вас машина?

— «Трабант».

— «Трабант»?

— Да, но какое это имеет значение?..

— У моего отца «фиат».

— Знаю, слышал, видел… ради бога, барышня Клара, не тяните долго, не мешкайте, ведь вы же не знаете, у кого сидите… У меня этих визитных карточек было полным-полно, целый ворох, сначала я линейкой измерил одну, потом высчитал площадь всех — было их видимо-невидимо… я покрывал ими сады, улицы, крыши, виноградники, парки, детские площадки, аэродромы…

— Тогда вы бы не были здесь.

— А где?

— В тюрьме, в сумасшедшем доме — о вас бы писали в газетах.

— В газетах не пишут о сумасшедших… Не смейтесь! Это так… Я создал личное кладбище, и там я похороню своих двадцать семь друзей, собственно, уже только двадцать шесть… Пойдемте, будьте благоразумны! Я отвезу вас домой, сделаем так, как я вас прошу.

— А знаете, что сделаю я? Я кончу наряжать елку, а вы пока обваляете рыбу, потом я изжарю ее… Пожалуйста! Ступайте в вашу кухоньку, пожалуйста, вон туда, в уголок, а я тут проветрю, украшу елку, немножко тут еще приберусь… Я вас оторвала от дела, отняла у вас много времени, надо его наверстать! Хорошо? Ну, пожалуйста! Может быть, уже скоро пробьет восемь, девять, нельзя терять ни минуты… Так! Ну пожалуйста, ступайте готовить, не думайте, что я не люблю рыбы! Люблю, и во мне просыпается голод, это ваш вермут с красным вином… Ну, я бы сделала вот что, вот как надо убирать елку, игрушки потяжелее к стволу, полегче — на ветки, вот сюда, на самый кончик… А вы, пан Жалман, человек с головой, ей-богу! Быть может, вы о том даже не знаете. Тут надо проветрить, тут накурено, жарко… Да, на улице и впрямь мерзко, вы правы, пусто, безлюдно, зябко, вы правы, пан Жалман, правы, сыро, туманится, лужи по всей улице, ах, дедушка, этот ваш святой Мартин в такую пору должен был бы прискакать на коне, покрыть все белым плащом, хотя бы половиной плаща, эдак хорошо его разложить, расстелить… пожалуй, притворю окно, проветрю после, перед ужином, впрочем, нет, лучше сейчас… В этот вечер всегда как-то так… ну и что с того, если сегодня я не буду ужинать дома и обижу этим немного своих? Пан Жалман, в нашей семье уж так повелось. В прошлом году наш отец очень обидел семью — в этот вечер он не был дома, лежал в больнице и, говорили, был на волосок от смерти; и год назад, как раз вечером, кажется, как раз в это время, хотя нет, вчера исполнился год, наш дедушка тоже огорчили семью, очень обидели, как раз вчера, да, вроде это было вчера, дедушка умерли, а собирались… представляете, пан Жалман, дедушка очень обидели свою, собственно, нашу семью, очень обидели и себя самого, представляете, пан Жалман, ведь дедушка собирались жениться на одной вдовице, на вдовице Бетке, а после женитьбы хотели даже жить у нее, хотели уйти из нашего дома, из корпуса 4 «Б», да и мне сегодня тоже хотелось уйти… Дедушка с этой Беткой должны были пожениться, у нее еще есть домик, клочок виноградника, наверное, дедушка и ее очень обидели… Взяли да и умерли… И знаете, где и как это случилось, пан Жалман? В котельной. Дедушка играли там в карты с истопником, с этим Тадланеком, и еще с одним из нашего корпуса, неким Мациной, — этот о себе говорит, что он бывший доктор, бывший инженер и бывший бухгалтер, — и еще там был один парень, Файоло зовут… Этот и сейчас, верно, у нас… Все трое мне рассказывали, как это было, как это случилось, но каждый по-своему рассказывал, а было все, верно, так, как рассказывал этот парень, Файоло… Дедушка умели играть, и как раз тогда хорошая им выпала карта, они сказали, хотя нет, елки-палки!.. Поначалу вроде как дедушка стали расхваливать эти котлы, дескать, будто они стоят у самых корней гигантской виноградной лозы, лоза эта разрастается не только по нашему корпусу, а по всем четырем — по «А», «Б», «В», «Г», вьется по коридорам, по квартирам, по стенам, это огромный, замечательный виноградный корень, ствол, он людям несет виноград, да, это он, этот корень, он и тепло каждому приносит в постель, и за таким вот виноградным стволом, говорили мой дедушка, и они с радостью бы ухаживали… Ну вот, пан Жалман, елочка скоро будет готова… В котельной тогда дедушке выпала хорошая карта, и вдруг, только они сказали: эх, ребятки дорогие мои, наконец-то сделаю доброе дело — бью козырем… ага, вот он и банк! — так якобы дедушка сказали вдруг закачались, батюшки-светы, как деревце на ветру, Файоло так мне рассказывал, наверняка, говорит, тогда задул такой ветер, но никто из них его не почувствовал, только наш дедушка склонились под ним и опустились на стол между теми тремя… Прямо на карты… В руке у них два туза было… Ну, а потом, пан Жалман, похороны, всякие хлопоты… А на похоронах из всего нашего корпуса никого даже не было, только наша семья, помимо отца, а из чужих лишь Тадланек, Мацина и Файоло… Пан Тадланек и пан доктор Мацина рассказывали об этом и все только желали себе такой смерти, какая была у дедушки, а Файоло… ему и впрямь было грустно, кажется, даже слезы у него заблестели… Это отличный парень, наконец-то его уговорили не бегать за Белой — ужасная ведь его подстерегала судьба… Дебил — елки-моталки! — хотел взять на себя то, что никак не могло быть его, эта девушка, Бела Блажейова, — она из нашего корпуса, — ну и отколола с ним номер, говорят, она хотела его женить на себе, а ведь все знают, а главное, сама Бела знает, что это был Петёв ребенок, этот парень тоже из нашего корпуса… Только Петё и его отец разбираются, что к чему… Бела осталась, как была, без ребенка… Дедушка у нас умерли, в котельной это случилось… Пан Жалман, знаете, что такое лучина? Наверно, не знаете… Это такая длинная тонкая щепка, уколоченная по всей длине топором или кресалом и вставленная в деревянный зажим, и она горит, светит… Дедушка умерли, светила им в котельной лучина, горела она на котле, вставленная в светец, а котел тот зовут Чинош… Умерли они… И представляете, пан Жалман, эта вдовица Бетка, на которой дедушка собирались жениться… К которой должны были переехать… Она вообще об этом не знала, бедняжка, а однажды пришла — было это уже по весне, — чтобы наконец столковаться с дедушкой, что, мол, да как и когда у них свадьба, и что, собственно, приключилось, а дедушки уже не было… а потом пришла еще раз и принесла деньги, тридцать тысяч, те, что дедушка, мол, дали ей для их будущего хозяйства. Тому уж год, пан Жалман, как умерли у нас дедушка, да и отец мой тогда, говорят, на волосок был от смерти — и разве оба они не обидели нашу семью куда больше меня, даже если я и пришла к вам унять гнев и хохот отца и хоть чуть наладить вашу расстроенную дружбу? До чего здо́рово, пан Жалман, что вы там за стеной в кухоньке! Мне так легче рассказывать, и я могу вам сказать даже то, чего не осмеливалась сказать в лицо, могу и о том вас спросить, о чем боялась спросить… Так лучше… А вы, пан Жалман, человек с головой, елки-палки! Быть может, вы об этом даже не знаете, наверняка не знаете. Разослали вы визитные карточки, похоронили друзей, но дело-то не только в этом. Никто из этих ваших прежних, даже из тех фальшивых друзей никогда уже вас не обидит. Обижать безумного — все равно что отбирать у нищего палку; пожалуй, ни у одного из них не подымется на это рука, даже если этот безумец и убивает время, тормозит темп… Кто вы теперь? Вы безумец, и вас надо оставить в покое, надо дать вам возможность жить, ведь правда? А кстати, что вы совершили, что от вас отскочило столько друзей? Если, конечно, их у вас столько было, в чем я сомневаюсь… Тут что-то не так. Что с вами случилось, если от вас ушла и жена, ушла именно от вас… Вы, пан Жалман, не такой человек, чтобы женщины от вас убегали. А может быть, она ушла потому, что от вас отскочили друзья? Или, быть может, друзья только потому и отскочили, что от вас ушла жена? Была она, верно, глупой женщиной, если ушла от вас, именно от вас. Вы говорите, что разошлись, но ведь это не так. Из двоих только один может сделать первый шаг. Думаю, его сделала ваша жена… Или, может, вы? Может, вы ошибаетесь? Что скажете, пан Жалман? Все это, конечно, по какой-то причине, а вот по какой? Знают ли это те, бывшие ваши друзья — или, быть может, только думают, что знают? Пан Жалман, я обязательно спрошу об этом отца. Эта ваша визитная карточка его очень рассердила и рассмешила, и он, несомненно, знает, в чем дело… Спрошу его, ведь ни с того на с сего не станет человек так бушевать и разражаться таким смехом… Что вы на это скажете, пан Жалман, почему так тихо? Пан Жалман? Где вы, пан Жалман? Вас нету? Господи, вы ушли? — Клара Микова вбежала в кухоньку и остановилась над необвалянной рыбой… — Пан Жалман… Пан Жалман… Никто из нас, кроме отца, не знал, что вы были его другом. Может, и он не считал вас за друга, может быть, он вынужден был только для вида принять, а потом принимать и в дальнейшем различные проявления вашей дружбы… Но долго не выдержал… Может, эта дружба была только с вашей стороны… Это сомнительно, пан Жалман, как и то, что у вас было двадцать семь друзей… Никто столь не богат, да и вы таким не были. Я бы добавила еще — друзей дома, елки-моталки! Это только сейчас меня осенило — и, может, потому… потому вы прогнали жену…