Долина павших - [83]
— Каждое столетие — как бы круг, а те, что следуют за ним, — концентрические круги, и так до тех пор, пока забвение не сольет их воедино. Сегодня «Герника» и «Игра в жмурки» кажутся нам совершенно различными плясками смерти. А завтра они будут смотреться как части одного и того же peтаблo. Махи и франты уравняются в правах с искореженными чудовищами Герники.
— Сандро, ты знаешь, кто ты? Знаешь точно, кто мы?
— «Игра в жмурки» говорит, кем мы станем.
— Нет, Сандро, и они не мираж во времени, и мы — не мы. — Марина говорила очень тихо, и смех танцующих заглушал ее голос; ее ногти впились в ладонь Сандро, и рука была такой же холодной, как поднявшийся вдруг голубой ветер.
— Кто же мы, по-твоему?
— Ни нас, ни их нет на самом деле.
Хоровод кружился все быстрее и быстрее, словно ветер закручивал его. Смех то звенел колокольчиком, то закатывался визгом. Молодой человек с завязанными глазами суетился, тыча ложкой в воздух. Движения его становились все быстрее, и вот он уже завертелся точно волчок.
— Нас — нет?
— Ни нас, ни их.
— Мы с тобой видим одно и то же, а значит, Марина, мы существуем, и то, что мы видим, существует, как и мы с тобой.
— Все выдумка, все — и то, что видим, и глаза, которые видят! Если бы Р. не думал об «Игре в жмурки», эти ряженые не появились бы на лужайке. Это он видел их — видел фигуры на картине Гойи, — и он заставил их смеяться и плясать на снегу. И как только пожелает забыть о них, они растают в воздухе, словно их и не было!
— Как это растают? При чем тут Р.?
(«Сандро, как по-твоему, я сумасшедшая?») С тоскливым чувством он снова вспомнил, как странно вела себя Марина в последние дни. Как надолго замолкала вдруг или взрывалась приступами веселости, всегда неожиданными и бесконечно долгими. Да еще этот бык, который ей привиделся, бык с глазами человека, приговоренного к аду; его появление предшествовало миражу — «Игре в жмурки», — который явился им обоим, так, словно призван был непредвиденным и нерушимым образом соединить их уже окончательно по прошествии стольких лет. Если Марина тронулась рассудком, то безумие ее было удивительно последовательным, а главное, то, что она говорила, выглядело потрясающе правдоподобным. «Самая убедительная реальность — реальность безумия, — подумал он со страхом. — Все же остальные, рожденные чувствами или разумом, могут быть опровергнуты».
— Вот именно, — настаивал он, улавливая неуверенность в собственном тоне. — При чем тут Р.?
— А тебе никогда не приходило в голову, что он рассчитал почти каждый шаг в наших с тобой жизнях? Р. познакомил нас во дворике филологического факультета. «Никому на земле не ведомо, кто он на самом деле», — сказал тогда Р, и сейчас, тридцать лет спустя, мне кажется, я слышу его голос, как слышу свой собственный. Я вообще-то знала, во всяком случае чувствовала, что мы с тобой сами по себе не существуем, потому что с того утра, когда он нас познакомил, он распоряжался нашей судьбою так, словно то была сложенная им пьеса.
— Давай все-таки не будем зачеркивать того, что было. Успокойся, Марина.
— А ничего нет, и ничего не было. И решения, которые мы принимали, и желания, которые испытывали, — не наши, а его. Я уж не говорю о надеждах, видно, Р. счел, что их мы не заслуживаем. Р. нашел нам комнату у моста Валькарка, где мы, сами того не понимая, по его указке любили друг друга. И не ты, а он сделал так, что много лет спустя мы снова встретились за ужином у него в доме. Он рассказал, что в те давние времена именно он нашел ту женщину на улице Монкада, где я потеряла твоего ребенка и вообще способность иметь детей. А помнишь зеркало в комнате у моста Валькарка, потемневшее от времени зеркало с длинными темными царапинами? Один раз, в постели, ты сказал мне, что чувствуешь, будто кто-то невидимый все время наблюдает за нами с той стороны зеркала. Тогда-то в душу мне и запало то, что теперь на поверку оказывается единственной правдой. Никто за нами не наблюдал, потому что мы не были настоящими, хотя нам и казалось, что мы, обнаженные, лежим и обнимаемся, нас просто не было, как не было ни зеркала, ни комнаты, ни дома. Все это — события, обстоятельства, и мы в них — не что иное, как вымысел Р. А мы — всего лишь тени, как эти призраки, танцующие на лугу, да, мы — тени, порожденные вымыслом человека, который придумал нам судьбу, но никогда нам не посочувствует!
