Долина павших - [75]

В день Пресвятой богородицы роспись показали королевской семье. Все как один — и церковники, и двор — хвалили работу, находя ее оригинальной. По утрам праздничная толпа заполняла часовню — все хотели посмотреть на себя, изображенных на куполе. Мария Тереса прислала мне записку со слугой: «Поздравляю! Начинаю думать, что мы и вправду живем в твоих картинах, а может, и вся страна — лишь твоя выдумка и сон». («Испания? Испании не существует. Это одна из моих „Нелепиц“, ожившая в ночи времен».) Как бы то ни было, я убежден, что церковь Сан-Антонио-де-ла-Флорида будет последним моим пристанищем. Иногда, почти так же ясно, как если бы нарисовал, я представляю, как будут хоронить мои кости в этой церкви. Мужчины в сюртуках, держа в руках цилиндры, слушают густобородого старца, а тот зачитывает три страницы, то и дело повторяя мое имя. Когда он дочитывает до конца, никто не хлопает, все только согласно кивают головами. Потом работники в длинных рубахах, какие можно увидеть на крестьянах в полях под Толедо, опускают свинцовый ящик на дно свежей могилы, вырытой там, куда указывает отвес, спущенный из круглого окошка под куполом. Яму закрывают толстой плитой, на которой меж двух дат значится мое имя. Сверху кладут венок из осенних роз, увитый позолоченной лентой: смиренный привет, как там сказано, от Королевской академии изящных искусств, где я был действительным членом и даже президентом. Опускается ночь, все уходят, и зимние звезды светятся в окошке под куполом. Только луна да зажженная перед алтарем лампада освещают храм, а зеркала по углам множат нарисованные мною фигуры и тени. И вдруг, не отодвинув засова и не толкнув двери на кованых петлях, четыре парочки из «Игры в жмурки» проходят сквозь стены и, взявшись за руки, встают в кружок над моею могилой. В темноте слышно, как тихо постукивает по стене деревянная ложка. Где-то на улице пастуший рожок подхватывает ее ритм. Они сплетаются и несутся, будто в этом дуэте сливаются звуки, единственно уцелевшие во вселенной, утонувшей в безмолвии или в волнах никем не открытого моря. И под звуки рожка и ложки заплясали вкруг моей могилы фигуры из «Игры в жмурки». Они скачут, смеются и танцуют, и во всех зеркалах, по углам нефов оживают их голоса и улыбки. А вверху — на куполе, на люнетах, на парусах и сводах — отовсюду люди, свидетели чуда, свешиваются через перила посмотреть на них, из-за спин ангелиц с пышными формами и застывшего на лету роя нагих, в чем мать родила, амурчиков.

Чудовища

Герцогиня Осуна

Мария Хосефа де ла Соледад Алонсо Пиментель Тельес-Хирон Борджиа-и-Чинельяс, графиня-герцогиня Бенавенте и герцогиня Бехара, Аркоса, Гандии, Пласенсии, Монтеагудо, Мандаса и Вильянуэвы, принцесса Англоны и Скилаче, маркиза Хавалкинто, Хибралеона, Сахары, Ломбая, Терановы и Маркини, графиня Майорги, Баньареса, Белалкасара, Байлена, Майальде, Касареса, Оливы, Осило и Когинаса, виконтесса города Алькосера родилась в Мадриде в 1752 году. Девятнадцати лет от роду она выходит замуж за дона Педро Тельес Хирона, маркиза Пеньяфьель и девятого герцога Осуна, который моложе ее на целых три года. Супруги приходятся друг другу двоюродным братом и сестрой, и этот брак добавляет герцогам Осуна к тому, что они имеют, графство Бенавенте, герцогство Бехар и кровь рода Борджиа, приведшую в Италии этот род на папский трон ценою таких злодеяний и кровосмешений, которые заставили покраснеть от стыда даже эпоху Возрождения. По другой линии, ибо в роду у Пиментелей всего довольно, как в винограднике господнем, объявился святой, маркиз де Ломбай и великий герцог Гандия, который поклялся никогда не служить сеньорам, чей прах идет червям на съедение.

Антонио Маричалар, который два столетия спустя станет биографом Мариано Хирона, еще одного герцога Осуна, внука Марии Хосефы, называет герцогов Осуна высокомерными, распущенными и расточительными, а род Пиментелей — модниками, дерзкими и всезнайками, которые во всех возрастах привержены к чтению. В Испании XVII века насчитывается всего десять семейств, сто человек, пользующихся такими древними привилегиями как представители этого рода, уходящего корнями по обеим линиям во времена императора Карла V. Между собой все они на «ты» и не снимают шляп в присутствии короля, который должен их называть двоюродными братьями. Антонина Вальентин цитирует французского историка того времени, который рассказывает о заботах одного аристократа не столь высокого положения. «Некий новоиспеченный гранд всю жизнь выпрашивал „ты“, за которое он готов был заплатить кровью, а добился от равных по титулу только „Вашей светлости“». Семейство Осуна-Пиментель имеет право на карету с четырьмя упряжками мулов и на эскорт из четырех факельщиков. С семейством Осуна Гойя познакомился, по-видимому, через кардинала-инфанта Дона Луиса, того самого брата короля, который в восемь лет был архиепископом Толедо, а в десять надел пурпурную кардинальскую мантию. К тому времени Дон Луис оставил церковь и суетные притязания, отказавшись от своих прав на трон ради того, чтобы жениться на Марии Тересе де Вильябрига, которая считалась потомком Наваррских королей, но была дочерью кавалерийского капитана. Гойя написал маслом портрет герцогини Осуны в 1785 году и еще раз написал их вместе с герцогом и тремя их детьми в 1790 году. У герцогини с кардиналом инфантом хватило таланта заметить Гойю прежде, чем сам он догадался о силе своего дарования. На дворцовых посиделках незамедлительно сделали вывод, что герцогиня — возлюбленная Гойи, точно так же, как прежде ее называли любовницей Костильяреса, а главное — Пепе-Ильо. Как бы то ни было, но после своей болезни, где-то между 1792 и 1793 годами, Гойя оставляет общество герцогини ради ее ненавистной соперницы — Марии дель Пилар Тересы Кайетаны Мануэлы Маргариты де Альба.