Долгая навигация - [30]

— Как? — спросили его.

— Ох, холодно, — обрадовался Коля.

— Эге, — непонятно сказал за спинами боцман. — Подняли.

Толпа раздалась. Боцман, вылепив губами невозможную степень сомнения, глядел на погнутый вал.

— Устройство. — Поднял голову, посмотрел на всех снизу точными глазками. Вскинул темный палец: — Раз-гиль-дяй!

— Начальники у него разгильдяи, — буркнул сидящий на корточках Шурка.

— Тоже верно, — согласился боцман. — Если сын «нельзя» не знает — мамка дура. Подняли, значит. А обратно втыкать?

— Э, товарищ мичман, — засмеялся Коля. — Это мы воткнем!

Заговорили о тросах, лебедках, сальниках. Солнце на закат пошло. Берега пустые и черные. На других кораблях гитары, гантели. Штаны сушат. Воскресенье.

Валя захотел разжать кулаки и прикусился: уже привычную неловкость в ладонях пробила злая боль. Ладони были иссечены как бритвой: сильно, слабо, много раз. Работа с тросами без рукавиц — вот как это называется.

Старпом допил чай и ушел; Шурка скомандовал «в исходное» и сказал, что сам не прочь помыться и соснуть в коечке.

— А вам, друг мой, — повернулся он к Вале, — рекомендую помочь Харсееву.

Валя сжал кулаки, покрылся потом. Разжал. Сжал, разжал, сжал, разжал, — перепадая из жара в озноб. Шурка ушел не оглянувшись. Это было обидней всего.

Вылизать пост досуха было сложно — фонтанчик журчал и журчал в канавке для троса. Валя с Захаром просто прибрали отсек. В середине этого занятия к ним слез квадратный боцман. Посмотрел, как заделана шахта, примерился — и ударил ногой по упору. У Вальки обмерло в животе…

Упор стоял.

Боцман страшно, со звоном, ударил еще, и еще!..

Упор стоял.

— Сопляки, — проворчал боцман. — Научились.

И довернул винт на целый оборот (а они втроем зажимали).

После ужина на Вальку налетел Дымов:

— Чей химкомплект в душе? Убрать! Выстирать. Мигом.

Он сдавал дежурство и шумел из последних сил. Валька не успел достирать робу, в душ крикнули:

— Новиков! В кубрик к Дунаю.

В кубрик Валя съехал кривясь: куда ни влезь, мешали рваные ладони. У раскрытого рундука грязным комом лежала его парадная форма. Элегантный, чистый, злой, высился рядом Дунай: он принимал дежурство.

— Это что?

Валя только вздохнул.

— Привести в порядок. К вечернему чаю.

— Есть.

Во втором кубрике начали фильм. Валя чистил, утюжил, дурел от пара. Сил не было вовсе. Предъявил Шурке чистую форму, тот не глядя махнул: в рундук. Выпили чай, вымыли палубу, побежали строиться на поверку. Волна стучала под кормой, слепил прожектор. Шура доложил старпому, все побежали спать, а Валя — стирать робу и резину. Кончил он за полночь. Шурка выудил его, уже раздетого, из темного кубрика, погнал мыть ноги. В три утра вышли в море. Стреляли минами. Ловили, вытаскивали, стреляли снова. Шел дождь. Проползая по палубе с мокрой миной, молодые жадно глядели в душную радиорубку. Там пищало на все голоса; Зеленов, обливаясь потом, в майке, горбился над ключом. В перерывах между тревогами все шли вниз, а Валя с Харсеевым чистили вибратор. Шура велел этот случай ценить: вне дока вибратор пощупать! Играли аврал. Волокли мину. Играли тревогу. Дымов кратко командовал у торпедного аппарата. Залп. Снова мину — горбом, свинячьим паром. Промокли до бесчувствия. Старпом кричал с мостика и походил на Петрушку. «Матрос должен обладать…» Когда крутились на полубаке, в глаза лез Шуркин фланец, он был чисто, даже лихо сделан — в этом Валя понимал; когда фланец опротивел совершенно, Валя пошел вниз и попросил записать его сегодня на вахту. Записали его в третью смену. В первой, с семи до одиннадцати, был Доктор. Доктору везло: вернулись после десяти и швартовались при прожекторах. Вал был уже выправлен, его обмяли прессом и проточили на миллиметр. «Миллиметр! — ругался Шура. — Миллиметр уплотнять!» Срастили вал с вибратором и пошли в пост, в подволок била вода, Коля Осокин вставлял вал в шахту, Димыч работал на лебедке, и все было нормально, потому что Захар висел на клапанах эжектора, а Иван принес замечательную набивку для сальников: «От сердца рву!» Шура с Захаром досуха вылизали отсек; Валю Шурка прогнал, и он успел еще поспать сорок минут. Без четверти три его разбудил Дымов. Он где-то провинился и стоял дежурным через сутки. Валя, шальной от недосыпа, расписался за автомат, за патроны, пошел на ют.

Тянулся туман.

На палубы ложилась роса.

Светало.

Ночная синева легко стекала в воду, обнажая стройные корабли.

Светало, ворчали швартовы, озноб полз под бушлат.

Валя трезвел и злился. Чем сильнее он злился, тем яснее становилась голова; чем точнее выгранивался мир, тем отчетливей забирала злость. Он разозлился вконец — отточенным острым весельем. Доктор сменил его, когда туман ушел на берег и солнце выкатилось над бухтой Веселой. Уверенно, посмеиваясь, с наслаждением чувствуя крепость всех мышц, шел он по главному коридору. Автомат ладно покачивался за плечом, с автоматом он был на ты, и с кораблем тоже; высветился слева до царапинки знакомый стенд: «Матрос должен обладать следующими качествами: 1) здоровье и выносливость; 2) привычка к дисциплине…» — знал Степан Осипович толк в матросе.

В кубрике допивали чай, судачили, и всякое слово было понятно. Лешка Разин объяснял, как исполняют поворот на кроссе и на треке. Дымов крутился на дежурстве через сутки оттого, что вырубил якорные огни на три минуты позже. Хохотали над Захаром («Оба клапана открыл»). Жизнь налаживалась. Хорошая жизнь.