Маринеско
Вот уж и Грищенко нет.
Ушел в тот мир, где все подводники живы и веселы, и где всякая атака заканчивается удачей. Надеюсь, тень его благословит сей мемуар. Некогда я служил в издательстве, готовил к печати рукописи героев войны. Редакторское дело, даже когда его любишь, занятие довольно нудное. И в "работе с автором", если автор не дурак и не чинуша, лучшим удовольствием было отодвинуть рукопись и попросить: "А расскажите, как всё это было на самом доле..."
И начинались истории, удивительные, незаписанная летопись войны. Грищенко был рассказчик интересный. Говорил негромко, и всё время будто поглядывал на свой рассказ со стороны, и с иронией. Джентльмен, командир старой формации, он был невозмутим. Единственный раз всполошился, когда я сказал ему, что, судя по указанным в рукописи координатам, его лодка уже неделю идет под лесами Белоруссии. "Не может быть! Где мои очки! Это машинистка всё перепутала!.." Истинный хохол, он являл в своем характере сочетание воли, хитрости, цепкого ума — и неизъяснимого простодушия. Простодушие не раз заводило его в беду. Не берусь передать манеру речи Грищенко, да и прошло почти двадцать лет. Грищенко говорил по-русски чисто, иногда в его речи вдруг звучали украинские интонации, а порой он и вовсе переходил на "ридну мову". Мне казалось, что на украинский язык Грищенко, при внешней невозмутимости и ироничности, переходил, когда внутренне от чего-то защищался.
Эти мои записки я уже носил в одну редакцию. Журналисты там очень независимые. Прежде они подчинялись обкому и сильно брюзжали. Теперь они служат банку и радуются. "Банкиры — наши благодетели, они нам денежку платят". Потащили в банкирскую цензуру и мой материал. Дежурный банкир, на беду, оказался советским капитаном первого ранга. Увидев, что есть возможность поруководить литературой, банкир-каперанг очень обрадовался (нормальная реакция партчиновника).
Обрадовавшись, каперанг взял дурно очиненный карандаш и старательно изрисовал рукопись вопросительными знаками величиной со спичечный коробок. Затем принялся писать на полях резолюции: "Нельзя!", "Нельзя!", "Так нельзя!", "Не надо!" — крупным корявым почерком. Далее цензор-банкир перешел к замечаниям развернутым (и с орфографическими ошибками): "Аккуратней надо! Дочь Трибуца — профессор Военно-морской академии!" Очень хорошо, думаю я. Но будь она даже передовой дояркой — какое отношение это имеет к рассказам Грищенко?
"О мертвых либо ничего, либо хорошо". Интересный подход. Тогда давайте Гитлеру хвалы петь.
"Так нельзя! Орёл жив!" Забавно: о мертвых нельзя, о живых нельзя, про кого же можно?
Когда я изучил каперанговскую клинопись, мне сказали, что банкир-каперанг желают со мной поговорить.
"Какую должность он занимает в редакции?" — спросил я.— "Никакую".— "Тогда передайте ему от меня слова Вилли Старка: ты что думаешь, мне кроме тебя язык почесать не с кем?"
Я забрал рукопись.
Больше всего в замечаниях банкира мне понравилось требование: "Подтверждение?!"
Это старый главлитовский трюк. Каждый факт, представляемый в цензуру, нужно было подтвердить ссылкой на печатный источник, который уже разрешен цензурой. Объясняю специально — для дураков. Я не пишу историческое исследование. Я говорю о том, что лично я слышал от ветеранов Балтики. Если банкиру-каперангу нужно подтверждение рассказам Грищенко, пусть получит его, когда встретится с Грищенко. Только вряд ли встретится. Грищенко, я думаю, в раю для подводников.