Доктор Гарин - [7]

— Из какого номера доносилась музыка?

— Не знаю. — Ангела взяла из вазы мандарин и принялась его чистить.

— Что за музыка? Классическая? Джаз? Рок? Фрок? — Штерн вопросительно вытянул губу в сторону Ангелы.

— По-моему, это была русская музыка. Поп-музыка. Песни.

— Могу предположить, кто это, — улыбнулась Пак. — Мы решим проблему, Ангела, не волнуйтесь.

— Надеюсь. Сон — лучшее, что есть в моей жизни. Вернее… — она рассмеялась, — лучшее, что осталось в ней!

— Неправда! — пророкотал Гарин. — Вас ждёт прекрасное будущее! После возвращения из нашей здравницы мир засверкает для вас новыми красками.

— Хотелось бы верить.

— Вы довольны анальными процедурами? — спросила Пак.

— Вполне. — Ангела протянула ей половинку очищенного мандарина.

— Благодарю вас, — отказалась Пак.

— Бальзамные обтирания? Пихтовые ванны? — Гарин с удовлетворением оглядывал чистую, аккуратную палату Ангелы.

— Всё замечательно.

— Немного целительного электричества? — Гарин показал ей blackjack.

— О, с удовольствием. — Она сползла с кресла, прошла в спальню, прыгнула на кровать и легла на живот.

Гарин пустил разряд ей в левую ягодицу. Она вскрикнула в постель. Гарин пустил молнии в правую. Вскрик повторился.

Полежав неподвижно, она перевернулась на спину. Напомаженные, немолодые губы её бессильно разошлись:

— Es war wunderbar… danke…[8]

— Aber bitte![9] — довольно улыбался Гарин.

— Ждём вас на завтрак, — улыбалась Пак.

— А после завтрака — ко мне! — Гарин решительно двинулся к выходу. — Я разберусь с лающими людьми!

— Вы очень добры… — улыбалась Ангела, глядя в потолок над кроватью.

Дверь шестой палаты отворилась сама. Пациент с живыми, быстрыми глазами стоял на пороге и приветливо улыбался.

— Bonjour, Mesdames et Messieurs! — быстро произнёс он приятным голосом, едва Гарин открыл рот.

— Bonjour, Emmanuel! — торжественно произнёс Гарин и поднял вверх blackjack, словно маршальский жезл.

— Мне так приятно видеть всех вас каждое утро, — заговорил пациент на прекрасном английском, жестом приглашая всех войти. — Поверьте, после ночных кошмаров, утренних депрессивных размышлений, болезненных воспоминаний и прочей гадости я вижу вас — умных, бодрых, добрых, знающих своё благородное дело, — и всё тут же рассеивается, словно дым!

— Нам тоже чрезвычайно приятно видеть вас бодрым и здоровым, — произнесла Пак, сдержанно улыбнувшись.

— Вы выглядите чудесно, — не без осторожности заметил Штерн.

— Завидуйте, завидуйте! — рокотал Гарин. — Сразу видно, кто этой ночью хорошо спал!

— О, спал прекрасно! — Эммануэль сделал пригласительный жест. — Присаживайтесь. Здесь замечательно спится.

— Благодарю вас, — остался стоять Гарин. — Но вы слышали музыку ночью?

— Музыку? Ночью? Нет. Музыка у меня только днём!

Пациент подошёл к электропианино, приспособленное под его рост, присел на стул, напоминающий велосипедное сидение, и сходу заиграл ноктюрн Шопена.

— Замечательно! — Гарин похлопал blackjack'ом по своей широкой левой ладони.

— Я не представляю свою жизнь без двух вещей, — прервался Эммануэль. — Без музыки и любви.

— А политика? — поднял брови Гарин.

— Она с нами по определению. Как солнце или луна.

— Никуда не денется?

— Именно!

— Хорошо! Пожелания? Опасения? Беспокойства?

— Всё замечательно, всего в достатке, ничего не беспокоит.

— Вакуумный массаж, бальзамное обтирание?

— Продолжаю принимать с успехом.

— Медикаменты?

— Всё те же, вы знаете, мсье доктор.

— Не забывайте про грязь. В ней великая терапевтическая сила.

— О, грязь, — произнёс он по-русски, полузакрыл глаза и вскинул вверх гибкие руки. — Кем бы мы были без неё! Оh là là! Она чудесна, чудесна! Я вернулся к жизни благодаря ей. Теперь я навеки влюблён в вашу алтайскую грязь. Мы с ней как муж и жена. Обвенчались на Алтае! У нас грязный медовый месяц. Мы отдаёмся друг другу. Проблема вот в чём: когда вернусь в Париж, что мне делать без неё? Не представляю! Что мне делать, а? Выписывать её отсюда контейнерами?

— В Европе есть свои грязелечебницы, — заметила Пак.

— Что вы сказали? — вдруг замер он.

— Я говорю, в Европе есть замечательные грязелечебницы, — осторожно продолжала Пак, переглянувшись с Гариным. — Карловы Вары, Пиештяны, Хевиз, Абано Терме.

Пациент напряжённо смотрел на Пак и вдруг прохрипел нутряным, зловещим голосом:

— Connasse de merde![10]

Оттолкнувшись от сиденья, он прыгнул на ногу Пак, оплел eё, как щупальцами, руками и схватил зубами. Но Гарин был начеку: и трёх секунд не прошло, как blackjack выпустил не терапевтическую синюю, а жёлто-зелёную молнию в зад пациента. Тот с криком отвалился на ковёр, завертелся на месте и захрипел.

— Санитары! — громко, но спокойно позвал Гарин.

Двое оставшихся снаружи вбежали в палату, схватили пациента, прижали к полу. Он хрипел, изрыгая французские ругательства, глаза его закатились, на губах выступила пена. Одна из медсестёр выхватила из кармана пенал, вынула шприц, склонилась над ним.

— Не вынесла душа поэта… — произнёс Гарин и вздохнул. — И всегда почему-то утром.

— Раптус плюс Кандинский — Клерамбо. — Пак поправила сбившиеся очки.

— Не укусил?

— Нет, спасибо. Каждый раз поражаюсь вашей реакции.

— Ещё получается, — усмехнулся Гарин. — И ведь неизменно на женщин кидается. И на ноги. Нет чтоб на мои! Я бы и отгонять его не стал! Титан вернул бы его к реальности.