Дочь степи. Глубокие корни - [70]

— Ты, братец, на вопрос прямо отвечай, — снова вмешался Низамий. — А то «завод», «десять тысяч рабочих!» Чего тут удивительного? И при Николае тысячи рабочих вместе работали. Что они вместе работают, это мы знаем. А ты мне скажи — вместе ли они живут, общий ли у них котел или каждый имеет отдельную квартиру, комнату, самовар, стол? Вот ведь в чем вопрос.

— Ты коллективную работу с коллективной жизнью не смешивай, — ответил Шаяхмет.

— Ты умный мужик, — обратился Низамий к Фахри, — и на Путиловском заводе был. Скажи прямо — так, мол, дело не выходит, нам, мол, нужно теперешнее уничтожить, создать новое, артели, колхозы, коммуны…

Фахри улыбнулся.

— Я про это самое и толкую. И комсомолец об этом же говорит. Так дело не выйдет. Для настоящего дела машины нужны, тракторы. Поодиночке их не купить, да и пользы нет никакой. Поэтому нужна артель…

— Договаривай, договаривай: и работа, мол, и жизнь должна быть общей, и постель…

— И жены общие?

— И дети?

— Нет, дело не в этом, — усмехнулся Фахри.

— А в чем?

— Чем разговаривать, я лучше вам на примере покажу, — сказал Фахри и вышел на середину двора.

За ним последовали остальные.

На восток от того места, где остановился Фахри, до самого леса простиралось большое поле. Яркими зеленоватыми полосками росли на нем овес, ячмень, пшеница, рожь, просо, белела греча. Каждая полоса была не шире десяти — двадцати саженей, в длину не больше восьми — десяти.

Фахри широким жестом указал на поле:

— Видите это поле? Там лежат земли тридцати отдельных хозяйств. Вот я и говорю вам — давайте купим, а если не хватит денег, возьмем для временного пользования трактор и сообща вспашем это поле. У трактора размах широкий, он не любит работать кусочками. Пусть вспашет всю землю сразу. А если не хочет кто потерять свою полосу, пусть заметит ее колышком.

— Предположим, вспахали, — раздался голос.

— У нас семена плохие, — продолжал Фахри. — Получим из Совета сортированные, крупные семена. Возьмем сеялку, борону. Совхоз под боком. Машина за один мах посеет нам поля, заборонит их. У многих из нас ведь и лошади своей нет. Так, что ли?

— Валяй дальше!

— Поспеет хлеб, впряжем трактор в жнейку. Она мигом сожнет нам поле. Вместе свяжем снопы, вместе установим крестцы. Что остается? Остается расчистить ток и завертеть молотилку. Одному с этим не справиться. И хлеба нужно много, и народу. Затарахтит веялка, и на току соберется гора чистого зерна. Тогда каждый из нас получит долю, причитающуюся ему в соответствии с тем, сколько он потратил труда, сколько дал семян, и земли. Возьмет каждый свою долю и заживет как хочет. И работа легкая, и доход хороший. Вот мы и надумали организовать пока такую артель.

— Пока, говоришь? Значит, на этом остановиться не думаешь? — спросил Гимадий.

— Да, Гимадий-абзы, остановиться не думаю, — твердо ответил Фахри.

— Куда же дальше шагнуть намереваешься?

— А вот куда. Никто своей доли к себе не потащит. Мука, хлеб будут общие. Женщинам не придется дни и ночи возиться у печки. Будут готовиться общие обеды. Так постепенно артель превратится в коммуну.

— Ты умный мужик, — сказал Низамий, хлопнув Фахри по плечу. — Люблю я тебя, только глупостями ты занимаешься и самого главного не договариваешь.

— Я ничего не скрываю.

— Нет, скрываешь. Ты лучше прямо скажи: потом, мол, и перина будет общая, и жены.

Кто-то засмеялся, кто-то поддержал Низамия. Все сразу заговорили, замахали руками, всполошились, как потревоженный улей. Шаяхмет выбивался из сил, стараясь водворить порядок, но Низамий перекричал его:

— Нет, браток, шалишь! Один раз обожглись, теперь и на холодное дуть будем. Коммуну ты себе возьми!

Гимадий что-то надрывно кричал, но его голос потонул в общем гуле. Продолжая ругаться, размахивая руками, Гимадий и Низамий двинулись к воротам. За ними пошел Ситдык. Фахри сел на бревно и, обращаясь к оставшимся около него крестьянам, работникам совхоза, сказал:

— Дела таковы, друзья. По поговорке «Кто захотел, тот змеиное мясо съел» желающие останутся в стороне. Никого неволить не будем. Хочешь — записывайся, не хочешь — не надо.

Подробно рассказал Фахри о крестьянской жизни, привел много примеров из пережитого, дал яркую картину всяческих невзгод и трудностей.

Зифа, слышавшая от начала до конца весь спор, задумалась.

— Не иначе как юродивый он. Видно, ранили его на войне. Вот он и помешался. Коммуну создал. А Рагия кому-то глаза выцарапала, руку сломала. Бог покарал нечестивых, испепелил их дом. И после такого знамения божьего он образумиться не может. Куда не пойдет, везде об артели да коммуне толкует. Одержим он коммунным бесом.

В молодости Зифа была в деревне. Откуда-то появился там юродивый, одетый в зеленый чапан, с посохом в руке, в белой чалме. Его почитали как святого. Как только наступало время намаза[86], юродивый начинал обходить все дома, гнать людей в мечеть. Однажды даже гулянье разогнал. Ростом он был маленький, худощавый, и все же его боялись, безропотно исполняли все требования. Когда он появлялся в деревне, молящиеся не вмещались в мечеть.

Разве не похож Фахри на этого юродивого? Нет, нет! И похож и не похож… Нет, совсем не похож. Тот был в чалме, чапане, все время шептал молитвы, призывал людей к послушанию божьему, и звали его святым, юродивым. А этот? Этот высокого роста, с мозолистыми руками, без единой искры веры в глазах. Смотрит строго. На ногах сапоги, в руках газета, на языке слова богохульные — вечно о коммуне да артели твердит. Нет, не похож он на юродивого. Тот святой, а этот пес лающий.