Дочь степи. Глубокие корни

Роман «Дочь степи» был начат летом 1909 года на Миасском заводе, на Урале, и закончен в Казани в 1911 году. В это же время он был принят к изданию оренбургским издательством «Вакыт». Однако в свет тогда не вышел. Согласно извещению Фатыха Каримова, рукопись после сдачи в типографию (или перед сдачей) во время обысков, докатившихся до Оренбурга в связи с известными арестами в Сарапульском уезде, попала в руки жандармерии и… не вернулась.

У меня остался черновик. В 1912—1913 годах я снова обработал его, но рукописи опять не повезло: 17 апреля я был арестован во время киевских событий, и все книги, все рукописи забрала охранка. Спустя пятнадцать месяцев многое было возвращено, но семьдесят страниц романа «Дочь степи» исчезли.

После объяснения задержки книги, о выходе которой давно было объявлено, нужно добавить и следующее. Пролетарская революция выдвинула в числе прочих задач необходимость углубленного изучения Востока и различных ступеней развития общества. Когда наступило время издания этой книги, я, естественно, пересмотрел рукопись. Изменению подверглись некоторые герои, сюжетная интрига. Сущность осталась прежней.

Г. И.

Сентябрь 1923 г., Казань

Было у казахов два среднего достатка многолюдных рода — Кара-Айгыр и Сарман. С тысячными табунами коней, породистыми верблюдами и несчетными отарами овец привольно кочевали они с одного джайляу[1] на другое, ставя юрты на обширных степях Сары-Арка.

На судьбу они не могли жаловаться. Но с некоторого времени племена, хвастающие родословной, восходящей якобы к Чингису, стали притеснять их, ограничивая права на пастбища. Рождалось беспокойство, надвигалась опасность междоусобицы.

Однажды старейшины родов на большом, многолюдном сборище по случаю поминок Тнычбай-ата завели разговор о тяжелых временах, стали жаловаться на происки врагов. Во время беседы один из старейшин, играя плеткой, молвил:

— Ходят слухи, что почтеннейшие семьи двух наших родов стали сватьями. Правда ли это, не знаю. Если правда, если при общей земле наши роды будут еще связаны кровным родством, какой враг отважится поднять на нас руку?

Эти слова, под видом слуха выразившие заветное желание старика, были осторожным предложением породниться. Иносказательная речь пришлась собравшимся по вкусу.

— Найманы и Дюрткара[2] причиняют обоим нашим родам беспокойство, умыкают девушек, совершают набеги на джайляу, угоняют скот. Сватовство Сарманов и Кара-Айгыр спалит сердца врагов, лишит их рассудка. Поздравляю со сватовством, — поддержал и уважаемый аксакал[3] Биремджан-эке.

Дальше говорить было не о чем. Новость облетела все джайляу, и радость, по поговорке казахов, не помещалась за пазухой. В тот же день состоялся сговор. К концу недели разослали во все стороны гонцов, созвали гостей. Кумыса было в ту пору вдоволь, овцы были жирны, кони полны сил. Собрались и стар и млад, и храбрые джигиты и пригожие девушки. Пели песни, играли на домбре, состязались в скачке — словом, как говорится, тридцать дней пировали, сорок дней угощались. Так отпраздновали кровное сближение двух родов.

Много торговались о калыме[4]. После долгих споров поладили на сотне голов скота, четырех сотнях золотых, двух сундуках дорогой одежды.

С этого дня полуторагодовалая дочь Сарсембая Карлыгач[5] стала невестой полуторамесячного мальчика из рода Кара-Айгыр — Калтая.

Шли месяцы, годы. Казахи перекочевывали на новые и новые джайляу…

Сватьи находились в постоянном общении, совместно устраивали угощения и празднества. Только помолвленные дети не смели показываться будущим свекру и свекрови, тестю и теще, должны были прятаться при встречах с ними.

В степи, среди веселого кочевья, окруженные многоголосым скотом, участвуя в играх в бабки, в конских состязаниях, соревнуясь на свадьбах с джигитами и девушками в песнях, выросли Калтай и Карлыгач. Но не тянуло их друг к другу. Карлыгач при встречах с женихом смотрела на него пренебрежительно. Калтай же терялся, робел перед этой красивой, высокой, находчивой девушкой.

Карлыгач выросла первой на всю степь красавицей. За голос прозвали ее соловьем. Акыны[6] в своих песнях сравнивали ее стан с гибким камышом, ресницы со стрелами, лицо с ясным месяцем, воспевали ее тонкую талию, глубокие глаза. И в народе называли ее не иначе как Карлыгач-Слу[7].

Когда девушка вступила в восемнадцатую весну своей жизни, решили, что пора уже отпраздновать пышную свадьбу. Калым был весь уплачен. По обычаю казахов, с этого дня жених получал право, при содействии молодух, но тайком от родителей и старших, проводить у невесты ночи. Вечерами, когда затихал джайляу, Калтая стало тянуть к юрте Карлыгач-Слу.

Была ясная, лунная летняя ночь.

Жених надел дорогие наряды, оседлал любимого иноходца Байчубара, заткнул за пояс камчу[8] и прискакал в Алтын-Куль, на джайляу Сарсембая.

У южного берега большого озера на зеленой траве раскинулись двенадцать юрт. Три средние принадлежали баю. Жених знал, что девушка находится в левой. Но, по обычаю, идти туда прямо было нельзя. Молодуха, которая исполняла поручения нареченных, жила на самом краю селения в бедной юрте. Жених соскочил с коня и вошел в юрту. После взаимных приветствий джигит без обиняков заявил: