Дочь степи. Глубокие корни - [2]

— Карагым[9], чувства мои ты знаешь, извести мою Слу: я пришел потому, что истомился по ней.

И отдал приготовленный подарок. Таков был обычай, известный каждому. Айбала ни чуточки не смутилась и только, лукаво поблескивая глазами, ответила:

— Как джигиту не соскучиться по любимой! — И торопливо вышла.

Привязанный конь, испугавшись женщины, метнулся в сторону. Овцы в кутане[10] тревожно повскакали с земли. Молодуха, торопливо шагая, направилась к белой юрте.

В правой, маленькой, юрте света нет. В средней, большой, очевидно в ожидании ужина, беседуют мужчины — оттуда слышится смех. Перед юртой мелькает голова тукал[11] в белом покрывале, светится пламя костра, разложенного под котлом. В юрте девушки теплится свет, но голосов не слышно.

Молодуха, оглядевшись, вошла.

Внутренность юрты была освещена маленькой лампочкой. В глубине, среди взгромоздившихся друг на друга сундуков, сложенных ковров и одеял, возилась Карлыгач-Слу, что-то разыскивая На голове у нее была каракулевая шапочка, узкую талию охватывал бешмет, отороченный по вороту и на груди позументом. Она повернулась на шум шагов, и на смуглом лице ее, блеснув в черных глазах, заиграла легкая усмешка.

Айбала вплотную подошла к девушке и таинственно сообщила:

— Иркем-джан[12], я пришла с вестью.

Девушка поняла, в чем дело, улыбка исчезла, брови нахмурились.

— Карагым-джингам![13] Если бы ты была мне другом, ты не пришла бы ко мне с такою вестью.

Молодуха удивленно уставилась на Слу.

— Колончагым[14], что это значит?

Девушка, не поднимая глаз, тихим грудным голосом ответила:

— То и значит. Принять его не могу. Сердце лежит к другому. Не мучь меня.

Айбала, едва не лишившись чувств, схватила девушку за руку:

— Ты в уме? Два рода шестнадцать лет были сватьями. Калым принят. Куда не потянет игривое молодое сердце! Иль и ты хочешь посеять раздор среди народа?

Глаза Карлыгач-Слу наполнились скорбью. Но она твердо стояла на своем:

— Это я много раз слышала. Что же делать? Сама знаешь, несколько раз приходил он. Решив — такова судьба, таковы заветы рода, — приняла я его в свои объятия… Но что же я нашла? Ростом мал, рябой, гнусавый, раскосый. От тела разит… Как с таким человеком жить? Бывают люди — не лицом, так речами, умом привлекают, удалью, мужеством прельстят. А Калтай только и знает — своими цепкими, обезьяньими руками к груди тянется. Слова не вымолвит… Вот я и послушаю, что ты мне посоветуешь.

Попробовала молодуха снова напомнить о давней помолвке, о калыме, о праве джигита прийти к суженой, но девушка прервала ее, пожелав и джигиту и его чувствам скорой гибели.

Снаружи послышались шаги. Обе створки тонкой крашеной двери распахнулись, и вошла высокая, с царственной осанкой, начинающая уже седеть байбича[15]. Карлыгач начала раздеваться, молодуха смущенно вышла.

Она остановилась в замешательстве, не зная, куда идти. Сверкающее озеро показалось ей заколдованным морем. Зоркие глаза разглядели коня, привязанного позади крайней юрты.

У нее не хватило решимости вернуться с пустыми руками, с отказом.

Но что делать, с кем посоветоваться? Пока молодуха стояла в раздумье, открылась дверь средней юрты и оттуда в накинутом на плечи кепе[16] вышел мужчина. При свете луны лицо его было отчетливо видно. Этот казах с блестящими черными волосами был мужем Айбалы.

Она поспешила к нему.

— Остановись, милый!

Казах игриво обнял ее за талию.

— Создатель дал мне отличную жену. Ты за мной пришла? Вот поем мяса и вернусь.

Айбала оттолкнула его.

— Оставь, шутить не время! У меня голова кругом идет!

Она рассказала ему о случившемся.

— Карлыгач-Слу не хочет принять жениха. Джигит обещал мне отрез на платье и ярку. Что мне теперь делать? Посоветуй.

— Да пусть возьмет сухотка и его самого и его обещания! — казах махнул рукой. — Не люблю я вашего Калтая: идет — уставится в землю, как свинья. Жалко мне Карлыгач-Слу, — закончил он и двинулся дальше.

Айбала испуганно схватила его за руку.

— Да будет проклята твоя мать! Что ты говоришь? А шестнадцать лет сватовства? А разве не взял Сарсембай калыма и не готовятся они через два месяца отправить дочь в дом мужа?

Тукал, хлопотавшая у котла, понесла в юрту полное блюдо мяса. Увидя это, казах не пожелал терять времени.

— Оставь меня: видишь, внесли мясо, — сказал он и, забыв, зачем выходил, вернулся в юрту.

Айбала никак не могла найти выход из положения. Она медленно направилась к своей юрте, около которой привязанный Байчубар рыл копытами землю.

Гость ждал, полулежа на подушке в передней половине юрты, играя плеткой и насвистывая от нетерпения.

Айбала собралась с духом, заставила себя улыбнуться и рассказала выдуманную историю:

— Сношеньку свою можешь бранить как хочешь, но, колончагым, вина не только моя. Карлыгач-Слу сегодня вечером принять тебя не может. Она велела передать: «Пусть милый не обижается, сильно занемогла я».

Джигит сорвался с места. В глазах помутилось. Лицо стало злым. Возмущенный таким оскорблением, он не мог вымолвить ни слова. В памяти всплыли слухи, услужливо передаваемые ему старыми сплетницами. Злые языки утверждали, что между его суженой и Арсланбаем из рода Тана-Буга завязалась любовь.