Дочь степи. Глубокие корни - [25]

— Ты сам, покойный Байтюра и Эбельхаир, хан Малой Орды, чьи предки родственны вашим, желая получить ханскую власть над всеми тремя Ордами, продали белому царю Сары-Арка. Ваши деды за ханство, ваши отцы за султанство, вы сами за бийство присвоили лучшие джайляу, заботясь о своем богатстве, отдали Сары-Арка в рабство белому царю. А теперь хотите вернуть мне кусочек той степи, которую истоптали пришлые полчища? Я уже стар, создатель скоро призовет меня, мне больше двух шагов земли не надо.

Речь старика была подобна удару молнии. Враги покойного Байтюры и всего рода Найманов ликовали: «Ах, достойный старик! Каждое слово — тысяча золотых!» Друзья возмущались: «Не стоило привозить этого сумасшедшего старика!» Адвокат и несколько студентов и семинаристов, удивленные происходящим, опасливо оглядывались по сторонам. Поднялся старый казах и голосом, в котором звучали обида и упрек, сказал гостю:

— Аксакал, велико к тебе наше уважение, но в сердце нашем таится сомнение. Ты всю жизнь свою ругаешь Эбельхаира и татарина-генерала Тевкилева, обвиняешь род Найманов в том, что они ради личного богатства и славы отдали Сары-Арка в рабство. Но когда хохлы нагрянули на Яшель-Сырт и мы, кликнув боевой клич, звали казахов на сражение, не ты ли, почтенный отец Биремджан-эке, выступил против?

Старик ответил в ту же секунду:

— Да, я! Я воспротивился угону скота хохлов, разорению их жилищ. Хочешь знать причину — послушай слепого старца. Если сам не знаешь, спроси у других: разве Биремджан не тот человек, который всю свою жизнь, все помыслы свои направил на защиту казахов?

— Истинную правду молвит почтенный отец! — раздалось с разных концов.

Аксакал продолжал:

— Если сейчас правду молвил я, скажу вам еще одну правду: сначала назначили ханов, потом вместо них выбирали султанов, — так задумал русский царь проникнуть в самое сердце Сары-Арка. Все земли казахов он объявил общим владением русских. Сторонников своих, широко пользуясь подкупами, лживыми клятвами, он проводил на должность биев, волостных старейшин. Незнакомые, не виданные до того люди — хохлы и русские начальники — забирали наши становища, озера, реки, а нас загоняли в пустыню… В те времена был я во многих местах Сары-Арка, и всюду по седой бороде моей текли слезы… И дал я тогда создателю моему клятву: где только возможно убивать хохлов, колонистов, проливать их кровь, угонять скот. Так поклялся я. Много душ прошло через руки мои, много скота русских угнал я в степь.

Однажды встретил я пять хохлов. У них украли лошадей, и они пришли с руганью в дом казаха. Были со мной храбрые джигиты, и сказал я им: «В ответе буду я. Бейте, пролейте кровь врага!» Вспыхнула схватка, и не успели сомкнуться губы после сказанного слова, как хохлы уже лежали вытянувшись на земле. Один из них успел убежать и скрыться в доме. Джигиты мои сцапали его и, орущего, как верблюжонок, потерявший мать, приволокли ко мне. Был тот хохол стар, в лаптях, драной одежонке. Бросился он мне в ноги и, как умел, залопотал по-казахски: «Дома пятеро малышей… старуха больная… Пожалей…» — «Э, да будет проклят твой отец! Казахов грабишь, джайляу отнимаешь, а как дошло дело до самого, так «пожалей»?!» Старый хохол заплакал, как дитя. «Ут-агасы, выслушай меня». — «Говори», — разрешил я. «Что нам делать? — начал он. — На родине нашей солнце яркое, земля плодородная, растут там яблоки, ягоды всякие. Но не было у нас земли, чтобы прокормиться, взбунтовались мы, и за то пригнали нас сюда… А здесь вы тесните нас, будто мы хотим отобрать ваши джайляу. Куда же нам деваться?!» Подступили к глазам моим слезы, и приказал я джигиту: «Отпусти старика. Растревожил он меня». Один из джигитов не послушался и стал избивать старика. Старик кинулся мне в ноги, плакал горькими слезами, видом своим разбередил мою душу. «Остановись!» — приказал я джигиту. Со злобой глянул тот на меня. Изо всей мочи стегнул хохла по лицу плетью и ускакал прочь. С того дня нарушил я клятву. Опостылело мне грабить хохлов, проливать их кровь… Вот тогда-то выступил я против войны и боевого клича… Если есть у тебя разум, рассуди: если кто-нибудь побьет тебя, что виновато — плеть или рука?

Гулом голосов покрылась речь аксакала. Из толпы выступил казах и стал возражать старику. Одни говорили, что у аксакала от старости помутился разум, другие кляли первых за то, что осмелились они оскорбить старейшину.

XXIX

Заглушая шум, поднявшийся вокруг Биремджан-эке, прозвучал голос старого Азымбая, возвещавшего, стоя на арбе:

— Муллы, кто желает, пожалуйте на девер!

Началось движение. Каждый казах хотел, чтобы его мулла получил фидию, и потому каждый кинулся искать своего муллу, спеша отослать его на девер.

В большую белую юрту, где лежало тело Байтюры, со всех сторон заспешили джигиты-казахи, обучающиеся в медресе[50] татарские шакирды[51], живущие в степи на положении мулл, мелкие ишаны[52], суфии[53], паломники.

Сарсембай, указывая мулле Янгырбая, татарскому шакирду Абдулле Эль-Керими, на бегущих людей в джилянах, джуббах, чапанах и даже тужурках, насмешливо сказал:

— Мульдеке, у казахов существует поговорка: «Где травы много, скот жиреет; где покойников много, мулла жиреет». Приходилось тебе это слышать?